Клуб любителей фантастики, 2004 - [21]

Повздыхав и поерзав, я все же открыл тетрадь, готовясь к неизбежным мукам творчества. Но… только представьте, сочинение уже было написано! Моим, несомненно, моим почерком, разлетевшимся по широким бледно-фиолетовым полоскам тетрадного листа. И даже небрежная клякса на полях была именно такой, какую я бы сделал, если бы торопился записать особенно удачную мысль.

«Остролистый куст, усыпанный алыми ягодами, ярко сверкавшими в лучах солнца, выпрыгнул мне навстречу, будто таился долгие годы за старой елью, дожидаясь, пока я пройду этой тропинкой», — прочел я в конце листа, и в памяти разом всплыла поляна, буроватые листья, похожие на копейные наконечники, соседская девчонка, хохочущая во все горло и брызгающая водой из пластиковой бутылки. Я перевернул лист, чувствуя, как перехватывает дыхание. «Она танцевала, легко подпрыгивая, и тонкие руки ее напоминали крылья чайки. Даже голос, взлетающий куда-то вверх, под самые древесные кроны, царапающие животы облаков, был похож на смех-плач морской птицы, неведомо какой судьбой оказавшейся посреди леса». Перед глазами закачалось бледное лицо той девчонки, и алые пятна бутонами распустились на ее щеках, а расцарапанная нога неуверенно пинала трухлявый пень. И пение, смеющееся и плачущее одновременно, вспомнилось без слов, только мелодией, звучанием ломкого голоса, еще неуверенного в своей силе. Пластиковая бутылка, почти пустая уже, валялась под остролистым кустом, и ягоды алыми брызгами ссыпались с веток, потревоженные взмахами тонких рук.

Я закрыл тетрадь, зажмуриваясь. Этого не могло быть. Ни под каким видом. Я же помнил, что только собирался писать сочинение. И даже не представлял, о чем оно будет. Лишь жаворонок, которого я слушал по утрам в деревне, словно настаивал на том, чтобы стать частью этого текста. Значит, мне все померещилось. Придя к такому утешительному выводу, я открыл тетрадь и опять взглянул на лист. Сочинение никуда не делось! Крохотная завитушка в заголовке, клякса на полях, зачеркнутое слово…

«Я бежал, торопясь на ауканье, уводящее меня куда-то вглубь леса или наоборот — выводящее из него. Я не знал, куда бегу, казалось главным — слушать этот голос, пронзительно-тонкий, тянущий меня в неведомое, будто ошейник, сжимающий горло. Корзина била по колену, тяжело впиваясь ивовыми прутьями в незащищенную кожу, расцарапывая ее. Я старательно удерживал корзину двумя руками, уронить казалось невозможным — столько грибов, я никогда не видел так много. Вот мама удивится.

— А-а-а-у! — опять позвали впереди. — Са-а-н-я-а! Сю-у-да!

Голос заливался, как будто жаворонок пел не над полем, а под темными еловыми лапами, звал, заманивал, обещал что-то. Я побежал быстрее, глядя только вперед, почти не замечая ничего вокруг. В боку противно закололо, воздух свистел при дыхании, пот заливал глаза, а я все чаще вминал кроссовки в остро пахнущую палую хвою. И сам упал, со всего размаху, во весь рост вытянувшись на земле и оцарапав щеку о сухую еловую шишку. Корзина отлетела в сторону, но чудесным образом стала ровно на дно, лишь один гриб выпал — зеленая сыроежка с объеденной улиткой шляпкой. Я поднялся на колени, ошарашено тряся головой. Прозрачные звездочки роились в воздухе; в ушах гудело. Ауканье, непрекращающееся, становящееся жалобным, звучало тихим вздохом. А прямо перед глазами два боровика, растущие из одного корня, гордо возносили вверх свои блестящие коричневые шляпки. И березовый листок, прилипший к одной из шляпок, лихо загибался, будто диковинный беретик с хвостиком…» Да, все именно так и было. Я помнил это. И как мама потом чистила грибы, радуясь, что я стал настоящим добытчиком. И как отец пообещал взять меня на рыбалку на следующий день, но пошел дождь, и мы остались дома. Да-да, и это тоже было на бледно-фиолетовых линейках тетрадного листа, приколотое буквами, как диковинная бабочка с золотыми пятнами на шоколадных крыльях, сохраненное навсегда.

Я вновь открыл первую страницу. Расплывающиеся перед глазами крупные буквы слагались в заглавие: «Как я провел лето». Да, в этом сочинении был жаворонок, и шорох леса, и бабушкина корова, которая так потешно косила темным глазом и нервно дергала хвостом, и раскормленный полосатый кот, лениво греющийся на заборе… На десятке листов школьной тетради поместилось все мое лето, и даже плавящемуся в небесной синеве солнцу там нашлось место. Но я никогда не смог бы написать так!

Что ж, подарки судьбы нужно принимать мужественно. Я осторожно вложил тетрадь в сумку, будто боясь, что сочинение исчезнет столь же неожиданно, как и появилось, и вновь открыл блокнот, собираясь сделать отметку о выполнении первого задания. Белая глянцевая страница подмигнула мне солнечным зайчиком. Она была чиста. Я быстро перелистал блокнот. Пусто! Лишь гордо красовалась на титульном листе единственная надпись — мое имя, и ничего больше.

— Ну, подумай головой, — сказал я себе, пытаясь успокоиться. — Если сочинение уже было написано, то зачем об этом нужно писать в блокнот? Правильно? Правильно! Вот ты ничего и не писал. Эх, голова два уха и четыре хвоста. Склероз. Самый настоящий.