Клуб «Криптоамнезия» - [5]

– А почему бы тебе, почему бы тебе, почему бы тебе не пойти ко мне? – вздохнула Лайза, и ее густой голос можно было намазывать на сладкие вафли.

– А вдруг ты меня убьешь? – сказал я.

– Не убью, – прошептала она, – честное слово. – Синий свет обозначил ее улыбку, и я ей поверил. В ту ночь мы вышли из клуба вместе, и никто, наверное, не видел, как она поцеловала меня возле здания Ситибанка.

До того как Лайза стала моделью, она, вероятно, была самой обыкновенной школьницей, загоравшей в саду у дома, потом актрисой запасного состава, не сыгравшей ни одной роли, потом гламурной девчонкой на модельно-актерских пробах. И может, она смотрела сквозь толпу соперниц на зимний закат и думала: «Боженька, миленький, я тебя очень прошу, сделай так, чтобы я никогда не стала такой, как они…» Она делала это не ради любви. Она делала это за деньги. Вот так Лайза вошла в мою жизнь, и на целых четыре месяца у меня появилась причина жить… а потом Лайза ушла. Наверное, это в порядке вещей и по-другому вообще не бывает, но я помешан на воспоминаниях об этой женщине и одержим безнадежной мечтой, что когда-нибудь мы встретимся снова.

Я гонялся за этими воспоминаниями по мокрым ночным кольцевым дорогам: неистовый вихрь возможностей, захваченный в многочисленных страшных авариях на опасных развязках. Я думал о ней во всех местах, которые способствуют великим попыткам принять решение своим неизбывным, отчаянным одиночеством. Я думал о ней, сидя в «Склепе» (The Vault) у Саутворкского собора; я думал о ней, прогуливаясь по берегу реки Темзы, там, где королева Елизавета каталась на лодке с графом Лестером и совсем недалеко от стадиона, где «Пэлас» (Crystal Palace) побил «Шпоры» (Tottenham Hotspur).

Я по-прежнему люблю эту женщину, хотя мы больше не видимся, и она, как мне кажется, даже не подозревает, как сильно я страдаю от любви. Сейчас ночь, и Лайза, наверное, спит под огромной роскошной луной, что стоит высоко в небе над городом, пока я играю с воспоминаниями – с этими исполнительными игрушками для надломленных духом, для банкротов души. Но, хоть я и банкрот, мне удалось заключить сделку с ночью, договор о слиянии с целью совместного поиска правды, притаившейся в этих воспоминаниях. Мы еще очень молодая компания, но у нас есть замечательные идеи, и мы стоим с ней вдвоем (я и ночь), глядя на кончик натянутой золотой нити, и я чувствую, как от реки тянет холодом, и слышу шум последних ночных поездов, прибывающих на станцию Кэннон-стрит.

Меня зовут мистер Меррил – или просто Меррил, – мне тридцать три года, и я управляющий клубом «Криптоамнезия».

Глава вторая Британия

Мой шифр беспамятства: откажись от сопричастности, и пустота выльется изнутри и подступит снаружи. Когда разум входит в пустоту (как это часто бывает со мной), тело вбирает в себя впечатления. Мгновения красоты – или воодушевления – рождаются из одиночества и подтверждаются им же. Мой кабинет. Любовь превращается в попытку рассказать об этих мгновениях кому-то еще, но ими нельзя поделиться ни с кем.

Все теории о происхождении пустоты хороши, но бесполезны, однако, как только процесс пошел, необходимо поддерживать пламя жизни, что наполняет эту пустоту: оно не должно угасать, оно должно гореть вечно, расплачиваясь за свое постоянство собственным сознанием. Оно, это пламя, по-прежнему привлекает красоту: она подходит к нему близко-близко, и опускается на колени, и опаляет манжеты, заслушавшись го́лоса, который беседует сам с собой. Лайза быстро наслушалась – и ушла.

Каждый раз, когда я бываю в «Склепе», я отчаянно вглядываюсь в хаос в поисках ангела, которого нужно спасти. Меррилу надо выпить! Собственно, потому я и хожу сюда, в «Склеп». Хаос, думаю, можно дисциплинировать мощным хором чего-то такого, что заслуживает доверия – хором Англии! Им дирижируют от сердца. Сердца Англии, сердца Меррила.

Кларет обжигает мои пересохшие губы. «Первенец чего бы то ни было – всегда незаконнорожденный», – говорю я себе. «Склеп» – пустынная подземная пещера под южной оконечностью Лондонского моста, покинутая даже теми, кого затронула смерть: еще не прикончила, но уже заразила. Это амбар для английского урожая, который так и остался несжатым.

Я сижу здесь, в темноте, пью бордо и расщепляю хаос, ломая его на кусочки. Руки лежат на холодной столешнице, и между пальцами я вижу конструкцию из концентрических окружностей, расходящихся по всей Англии. Я – их сердце. Их сердце – Лондон, Лондон – сердце Англии, а я – сердце Лондона. Ни раскидистый дуб в Тьюксбери, ни шпиль церкви в Суффолке не притязают на титул сердца. Сердце – во тьме. Это Меррил.

Согретый теплом кларета, я представляю себе близлежащие графства. Золотые угодья небес: неоспоримые, бессмертные. Весь день мне было тревожно, все меня раздражало, но теперь я услышал хор райских кущ. Он звучит надо мной, где-то под потолком. Своевольная по натуре, эта великолепная серенада опускается сверху и проникает в мои благодарные уши, презрев традиционное восхождение в бледные, изнеженные соцветия вялого света на тощих фонарных столбах.

Это мирской хор, не церковный. Я ищу веру вне пределов клуба, и моя национальная гордость преклоняет колена перед контрапунктом божественного диссонанса. Церковь меня угнетает. Небесный хор выступает в качестве лекарственного препарата, отхаркивающего средства для слизистых сгустков депрессии, он разжижает мокроту и превращает позицию в предвкушение. Раньше, помнится, я хотел обрести истину, но только мирскую, истину денег, а теперь не знаю, чего хочу. Свечи я отвергаю. Они холодные. Или, вернее, я больше не чувствую их тепло. Но мне все равно нужен свет. Истина отступает все дальше, в затемненное время; она погружается в прошлое и превращается в святые мощи. Я вижу багровый свет. В нем проплывают какие-то черные пузыри – вздымаются волнами и опадают в соответствии с нервными перепадами моего настроения. Они искажают зрительное восприятие, и все пропорции смещаются. Мне нужен свет, но не свечи, и я беру еще одну бутылку вина. Подношу стакан к губам и замираю, наблюдая за своей рукой. «Свечи – незаконнорожденный свет», – говорю я себе.