Клуб, которого не было - [48]

– Какие вы классные! – когда Оля поет, вычислить, откуда она, невозможно. Когда говорит – звучит Одесса, и неподготовленный зал, который видит группу впервые, переглядывается.

К песне 23-й или 24-й, я сбился со счета, сцену окружают человек сто, самые терпеливые. Пакет в руках Кирилла заметно округлился: по ходу концерта он встретился с Катей в. офисе, изъял причитающееся. Мне почему-то кажется, что доходы организатора концерта пойдут на развитие христианского рока.

Договариваемся, что к следующему концерту девушки сократят программу вдвое и перестанут разговаривать с публикой. Запредельно странный концерт – для вас поют герои Жана Жене. Тибету бы понравилось.

***

Финский фестиваль родился так.

Нас с Наташей, задолго до того, как она стала хозяйкой «Думы», пригласили на прием во французское посольство. Прием был по случаю Дня взятия Бастилии, пригласили туда полгорода, то есть без официоза и галстука в тон костюму. Мы быстро дошли до нужного градуса, в превосходном настроении отправились продолжать в редакцию модного журнала, где Наташа в какой-то момент оказалась под креслом главного редактора и кокетливо лаяла оттуда на невозмутимых моих коллег.

– А представляешь, – сказала Наташа, до того как оказаться под креслом, – вот возимся мы от концерта к концерту – того распиарим, этого, тут получится, там опростоволосимся. (Как – вино кончилось? Ну виски так виски, только колой разбавь.) Представь, если взять сразу – и того, и этого, и тех сверху – и забабахать это все одним большим фестивалем на всю ночь! Так, чтобы люди всю ночь по клубу перемещались. И комнату для сна организовать: чтобы, если кто устал, было где отдохнуть, а потом продолжить, не уезжая домой.

Худенькая Наташа – закаленный практик, режиссер культмассовых мероприятий по диплому. Она тогда работала в самом большом в Москве клубе. А я жил в самой маленькой квартире в Хельсинки. В Москве бывал наездами: оттарабанить свои несколько тысяч знаков для журнала, заработать на поезд и самолет, вернуться в терапевтическую Финляндию и выпивать с друзьями-музыкантами. Возможно, если бы я жил в Венгрии или Греции, у нас бы случился фестиваль венгерский или греческий. Но случился – финский.

Наташа рисовала эмблему фестиваля – белую голову, в которую, согласно финским геральдическим цветам, ударяет синяя молния (голова впоследствии перекочевала в логотип Наташиного клуба «Дума» и материализовалась там же в виде солонок и перечниц). Я врывался с оператором в заснеженную, завешанную внутри цветастыми индийскими шалями избу аккордеониста Киммо Похйонена: заявленный хедлайнером аккордеонист некстати подвернул ногу и отделался видеоприветствием фестивалю.

Вместе с Наташей мы сварганили майку-разговорник: список нужных фраз по-русски и по-фински:

– Я деятель культуры.

– Это выдающийся оленевод.

– Кто это там спит под столом?

Мы никогда до этого не делали сами, без взрослых, ни одного концерта. Поэтому поняли, во что впряглись, когда все уже кончилось.

Перед первым фестивалем я совершил роковую ошибку: протянул перепуганной насмерть проводнице групповой билет на 36 человек (ровно вагон) и сам вступил на борт поезда «Хельсинки – Москва» в компании с еще пока стоящими на ногах музыкантами. Акт моисейства стоил мне дорого. В 19.12 на заснеженной станции Коувола в поезд не сел алкогольный хумппа-ансамбль Elakelaiset. У меня внутри все оборвалось: один ногу подвернул, другие на поезд опоздали – сговорились они, что ли? В 19.13, когда поезд начал набирать ход, на дальнем конце перрона появились три фигуры, каждая размером с холодильник (иначе было бы их не заметить), я крикнул по-фински три слова: «Elakekaiset, быстрее» – и третье, неприличное, кто-то дернул стоп-кран, холодильники добежали, строго представились в тамбуре: «Здравствуйте. Мы – Elakelaiset» – и, не раздеваясь, проследовали в вагон-ресторан.

В четыре утра барабанщик Кристиан, сидя на верхней полке в соседнем купе, бил ногой в стену и под душераздирающий аккордеон пел: «We're the world, we're the children». В восемь утра гитарист Flaming Sideburns Скай упал с верхней полки и расшиб ногу. Я заказал к перрону инвалидную коляску. В восемь тридцать на перроне нас встретила, худенькая Наташа, без инвалидной коляски, с парой почуявших наживу носильщиков – и с тихим «ой-ой-ой».

Мы кое-как вырезали из купе спящих алкотуристов, донесли до автобуса, довезли до клуба, вернулись на вокзал за стопкой забытых паспортов и грязных маек, брезгливо протянутых нам проводницей, – и поняли, что пора начинать.

Переводчик на пресс-конференции путал все финские имена и фамилии, наш добрый ангел Кирси, советник по культуре, дива Аки Каурисмяки и Клава из Алма-Аты в его же фильме, сидела в президиуме с красным лицом – а я ничем не мог им помочь, потому что, умирая от стыда за официальную часть, таскал на сцену столы для Elakelaiset. Больше, естественно, было некому.

Через пару дней скорая посоветовала мне не выходить из дому с давлением 220, а в целом – фестиваль у нас с Наташей удался, не то слово. Она со следующего года переключилась на свой собственный клуб, я вернулся из Финляндии, но с фестивалем не завязал. Так четыре года и загружаем вагоны поезда «Лев Толстой».