Клуб гурманов - [14]

— Если уж кто-то и несет ответственность за то, что произошло, так это она сама.

Голос Бабетт сорвался, как будто горло ее внезапно сжалось.

— Что ты имеешь в виду?

Она взяла мою руку и стала перебирать пальцы. Из глаз у нее закапали черные от туши слезы.

— У Ханнеке был роман с Эвертом.

— Что ты говоришь!

— Уже полгода.

— А как ты узнала?

— Мне рассказала Анжела. Она видела их вместе. Они гуляли в дюнах, страстно обнявшись.

Друф положил тяжелую голову ей на колени и стал смотреть на нее. Бабетт погладила его шоколадную шерсть.

— Идти в обнимку еще не означает роман.

— Он сразу же признался, когда я приперла его к стенке.

— О Боже.

— Я не знаю, что она с ним сделала, но все беды начались с нее, это точно. Его болезнь еще больше усилилась из-за их романа, а когда он закончился, это его совсем сломило.

— Полиции это известно?

— Нет. Какой смысл? Я не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Тебе я сказала, потому что ты моя лучшая подруга. Анжеле я тогда наврала, что все выяснила, между ними ничего не было, что они просто по-дружески гуляли в дюнах. Иво тоже в курсе, мы с ним решили держать это в тайне. Это же такое унижение. Надо думать о детях.

— Мне кажется, тебе надо выпить, — сказала я, вскочив на ноги, сердце у меня дико билось. Я не имела ни малейшего понятия, как себя вести после этой истории. Меня очень задело, что Ханнеке мне не доверяла, и я была в шоке, что женщина, которую я считала своей лучшей подругой, оказалось, завела роман с мужем одной из нас. Человеком, который сейчас мертв. Вопрос, причастна ли Ханнеке каким-то образом к его смерти, я не осмеливалась задать ни Бабетт, ни даже себе самой, но он не выходил у меня из головы.

Иво вошел в кухню с совершенно разбитым видом. Щеки у него покраснели от холода, на кончике носа висела капля, которую он смахнул рукавом, как делают дети.

— Ее нигде нет, — задыхаясь, проговорил он.

— Может, позвонить в полицию?

Я налила три бокала шардонне и протянула один из них ему. Он заглянул в комнату и увидел, что там сидит Бабетт.

— Думаю, не надо. Да, она скоро заявится, пьяная в доску. Привет, Бабетт, а что ты не спишь?

— Да не могу я спать.

В этот момент зазвонил телефон. Иво побежал взять трубку. Я взглянула на часы в кухне. Было половина второго.

— Ханнеке?

— Где ты, черт возьми?

— Как ты там оказалась?

— Забрать тебя оттуда?

— Нет, я хочу, чтобы ты приехала домой…

— Боже мой, ну перестань ломаться!

— Нет-нет, я не могу. Дети спят.

— У тебя есть деньги?

— Хорошо, если тебе нужно…

— Ты тоже иди спать, хорошо? Пожалуйста, возьми в этой гостинице номер.

— Ты тоже. Подожди…

— В Амстердаме. Эта курица в Амстердаме, — пробормотал он. — Завтра позвонит. Говорит, что хочет побыть одна…

Бабетт подошла к нему, взяла в ладони его разгоряченную голову и поцеловала в лоб.

— Все будет хорошо, — прошептала она.

9

«Сегодня вечеринка. Что надеть?» Это было моей первой мыслью, когда в семь часов утра прозвонил будильник.

Михел уже ушел. Дети еще спали. В желудке урчало от волнения. С одной стороны, я радовалась и ликовала как ребенок, а с другой — мне было страшно, как перед экзаменом. Я думала о том, какой одинокой здесь стала. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь спас меня из этой серой рутины, когда каждый день надо было вставать, отводить детей в школу, делать домашние дела, забирать детей, нестись на хоккейные тренировки и теннис, покупать продукты, готовить, укладывать детей спать, встречать с работы выжатого как лимон Михела, смотреть телевизор и снова ложиться спать.

Весь день меня била нервная дрожь, по телу пробегал приятный холодок, стресс гонял меня от парикмахера к косметологу, а потом я поехала с Ханнеке в город, где она подбила меня купить красное, отдающее цыганщиной платье, бюстгальтер «пуш-ап» с силиконовыми вставками и черные туфли на сумасшедшей шпильке.

— Тебе надо в них только прийти, дорогуша, произведешь впечатление, а когда пойдешь танцевать, просто скинешь. А в постели опять наденешь!

Никогда раньше я не покупала таких дорогих вещей, у меня даже закружилась голова, когда я расплачивалась. Я даже испугалась немного, ведь я за два часа выбросила на ветер свою месячную зарплату. Если бы Михел увидел эту сумму, он пришел бы в ярость. Когда я сказала об этом Ханнеке, она рассмеялась.

— Это же твои собственные деньги! А сколько, ты думаешь, стоит костюм, в котором он ходит на работу? Да ладно тебе. И к тому же, ему об этом знать вовсе не обязательно.

Она оторвала от моего платья и лифчика ценники и сожгла их вместе с чеком.

— Вот так. Теперь засунем все добро в пакет от «Н&М»,[2] и ни одна собака не докопается.

Мы пили вино у нее в саду, откуда открывался вид на луг, сплошь заросший лютиками и дудочником, где, громко крича, скакали наши дети. Мои дочери оставались здесь сегодня на ночь и собирались есть с няней пиццу. Ханнеке демонстрировала свою обновку на этот вечер: белое асимметричное платье на бретельках с необработанными швами, и спрашивала, как оно мне нравится.

— Роскошно, — сказала я, хотя мне совершенно не нравилась асимметричная одежда, тем более, которая выглядела так, будто ее надели наизнанку. Но Ханнеке была моей подругой, моей первой, настоящей подругой в этой деревне, и за прошедшие два года мне ни разу не было так весело, как сейчас с ней.