Клуб города N - [26]

_____________

"...Я ли это был?" - трясясь в ужасе, весь в крови, стаскивал я с себя одежду и судорожно бросал ее в печь. Руки мои ходили ходуном. Отчего же они были тверды, когда я всаживал нож в несчастную тварь?

- Почему невеселы, Павел Дмитриевич? - полюбопытствовал Сумский, когда мы мимолетно встретились с ним в коридоре училища.

- Сон видел - будто отрядили меня на бойню скот забивать, - попробовал я отшутиться.

- Сны случаются, батенька, вещие, - доверительно молвил хирург. Накануне первой контузии, помню, привиделся такой сон: чья-то рука в волдырях, обваренная, протягивает мне кровавый букет цветов диковинных, а я брать не желаю, а он, милостивый сударь, мне в самую физиономию букетом тычет - так что внятно слышу я аромат кровавый. Поутру подумалось - ну, братец, ты крови насмотрелся в своем лазарете хоть куда, даже по ночам от нее не денешься. А тут как раз посыльный прибегает: вам, значится, с фельдшером приказано на позиции немедленно явиться, тяжело ранило вахмистра Конопелько, не переносной он. Мы, стало быть, уложили свои причиндалы в саквояж и трусцой к передовой. А посыльный бежит впереди, шагах в двадцати. Вдруг вижу - будто на кол наткнулся он, взмахнул так привольно руками, в последнем проблеске сознания обернул ко мне лицо - жалобное такое, обиженное, недоуменное, - вздохнул и повалился. А как без провожатого найти рту самую третью артбатарею? Заметались мы с фельдшером по окопам и аккурат угодили под японские фугасы - вот тогда узнал я, как колышется земля, и увидел то самое бесконечное небо, которое князь Андрей Болконский лицезрел под Аустерлицем... Очнулся на носилках, несли меня в лазарет, я кричу, а никто меня не слышит.

- Не столь давно довелось мне познакомиться с одной замужней барышней, и с того дня неотступно думаю о ней - и думаю с боязнью, - выложил я вдруг как на духу. - Едва ухожу от нее, как вспоминаю тотчас же, ибо не могу иначе. Вместе с ее образом в памяти встает образ ее мужа - скажу вам, хамоватый мужлан! - и мне почему-то кажется, что он ждал моего появления возле нее, что он верно знает, какими будут наш отношения вскорости. Он зачем-то разыграл спектакль - прикинулся выпивохой. Он, верно, желал под хмельком мне что-то сказать важное, и так сказать, чтобы это не пошло ему в зачет, но сказано было. И у меня такое чувство, что когда мы с ней встречаемся, он неприметно, терпеливо стоит в стороне. Словно проверяет правильно ли развиваются наши отношения, туда ли мы идем с ней? Неужто имеется некий план, в котором мы участвуем, но о параграфах его я волен лишь догадываться?

- Но причем здесь ваш сон и кровь? - спросил быстро Сумской, слушавший меня с чрезвычайным вниманием.

- Затрудняюсь определенно сказать вам, причем здесь кровь. Я не испытываю страсти к этой особе, я ее не люблю и, скажу больше, пребываю в недоумении касательно самого себя Я всегда стремился к ясным, недвусмысленным поступкам, а нынче поступаю порой как в горячке, задним числом осознаю и оправдываю себя.

- Теперь понятно, молодой человек, отчего вы ищете тишину.

- Если не брать на ум, что вечная тишина одна в могиле, - выдавил я кривую усмешку.

"Я попытаюсь излечить тебя, - решил я однажды. - Только, ради всего святого, оставь меня... Я желаю жить точно так же, как в то время, когда не знал тебя", - подумал я изнеможенно.

Я пригласил Юлию в училище поздним вечером, когда классы опустели, провел полутемным коридором в лаборантскую и не стал зажигать большую пятирожковую люстру, чтобы не привлекать взоры со двора, а наладил фитиль спиртовки.

- Этого скудного света будет достаточно, - произнес я вслух, подивившись необычному, торжественно-размеренному звучанию собственного голоса, и поставил стеклянную банку на тумбу возле широкого лежака, застеленного льняной простынью.

Юлия освободила крючки платья, сняла его через голову, оставшись в рубашке и темных чулках.

- Что я должна делать дальше? - спросила она.

Жидкий свет, отбрасываемый фитилем, едва достигал ее лица, - оно было желтовато-серым, ни один мускул не вздрагивал на нем, лишь перебегали то меркнувшие, то ярче вспыхивавшие волны света, когда сквозняк играл фитилем.

Я показал на лежак. Она подняла подол сорочки, чтобы медленно, изящными, словно выточенными из орехового прута, пальцами расстегнуть атласные подвязки чулок, оголила ноги и легла, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза.

- Вам будет больно, - осторожно проговорил я и взял скальпель.

Ее губы были плотно сжаты, лицо осталось недвижимым, когда я провел скальпелем по ее прохладному алебастровому бедру. Я провел не лезвием, а тупой рукоятью скальпеля, не оставив пореза. Поднял нож в руке и неожиданно для себя самого рассмеялся хриплым сладострастным смешком.

Она не шелохнулась, но протяжно застонала, когда я вновь провел рукоятью скальпеля по ее обнаженной ноге. Розыгрыш удался. Я самодовольно улыбнулся и тут с оторопью заметил, как сквозь ее млечную кожу проступает кровянистая полоса, точно хирургический нож рассек ткани, и багровый след протянулся по бедру. Дрожащими пальцами я приложил ватный тампон и неуверенно глянул на застывшее в муке лицо Юлии - она открыла глаза и глубоко, уже облегченно, вздохнула.