Клуб 27 - [68]

— Господи, Зои, я думаю, что ты достаточно умна для того, чтобы не обсуждать это подробно. — Он опускает свой взгляд и распределяет огурцы поверх горчицы до тех пор, пока ее практически не видно.

— Я не говорю о сексе. Я говорю насчет остального.

До того, как он отвечает, звонит его телефон. Нейт вытирает руки полотенцем и вытаскивает телефон из кармана.

— Дай мне минутку. Мне нужно ответить.

— Да, конечно. — Я спрыгиваю со стола.

— Алло, всё хорошо? — спрашивает он и идет по коридору в сторону своего кабинета.

Я прислушиваюсь, несмотря на то, что не должна.

— Да, кое-что стряслось, и я не смог приехать сегодня.

Пауза.

— Скажи ему, мне жаль, что я не позвонил.

Вздох.

— Конечно же.

Ещё пауза.

— Эй, пап, со мной всё хорошо. Нет, погода отличная, я не из-за этого не приехал. У меня появилось дело, о котором нужно было позаботиться.

Ещё один вздох.

— Слушай, может, я утром принесу тебе кубинский сэндвич, приготовленный Рози? Ты можешь попросить, чтобы сиделки разогрели его для тебя на ланч.

Слышится постоянный шум, как будто он постукивает пяткой по стене.

— Да, обещаю, что позвоню в следующий раз.

Еще больше шума.

— Спокойной ночи, отец.

Ещё одна пауза.

— Да, я тоже люблю тебя.

Нейт возвращается на кухню несколько минут спустя, пока я нарезаю другой ломоть багета.

Он вопросительно на меня смотрит.

— Извини, я не хотела подслушивать, но слышала, как ты сказал, что принесешь своему отцу сэндвич.

Он пожимает плечами и кивает, чтобы я пододвинулась.

— Спасибо. Не беспокойся об этом.

— Рози рассказывала мне, что твой отец жил здесь до того, как попал в дом престарелых.

Нейт быстрее начинает дорезать хлеб.

— Он жил здесь. На протяжении нескольких лет. Но в последнее время я понял, что не смогу заботиться о нем. Он нуждается в круглосуточной опеке. Я понимал, что его болезнь Альцгеймера начала сказываться на нем, и он больше не мог здесь оставаться — это было небезопасно для него. Я вынужден был найти место, где он мог бы находиться под присмотром.

— Мне так жаль.

Нейт открывает контейнер со швейцарским сыром и кладет кусочки поверх солений.

— Дерьмо случается. Но он действительно находится в хорошем месте. Иногда, когда я появляюсь там, он понятия не имеет, кто я такой. Но в большинстве случаев, например, как сегодня, рассчитывает на мой визит.

Печаль в его голосе повествует мне о том, о чём словами невозможно передать. И меня поражает чувство вины. Причина, по которой он не смог увидеться с отцом, — я.

— Мне жаль, что ты не увиделся с ним сегодня.

— Я поеду завтра утром.

— И мне добавь, — говорю я, прежде чем он закрывает контейнер с сыром.

Он поднимает взгляд и ухмыляется.

— Ты любишь сыр?

Я киваю.

— Шоколад и сыр — моя любимая еда. На самом деле, я думаю, что сыр и шоколад должны входить в отдельные группы питания.

Он скатывает кусочек сыра и протягивает к моему рту. Я открываю рот для того, чтобы он покормил меня, и тот самый знакомый голод появляется незамедлительно.

— Я не уверен, что в шоколаде имеются питательные вещества, — шутит он.

Я ахаю в притворном ужасе.

— Да будет тебе известно, что в черном шоколаде полно минералов, а также растворимой клетчатки.

Он очень долго смотрит и затем хватает меня и врезается своими губами в мои. Это такой неожиданный ход. И Нейт отстраняется от меня, пристально смотря на мои распухшие губы.

— Если ты будешь проводить лето в Майами, я хочу, чтобы ты оставалась здесь и спала со мной в моей постели.

Мою кожу покалывает крошечная дрожь.

Он отпускает и смотрит на меня, как будто ждет ответа.

Я и не думала, что должна была дать на это ответ, но произношу:

— Да, конечно, если ты уверен в том, что хочешь этого.

Он возвращается к сэндвичам и начинает складывать пополам ломтики ветчины и выкладывать их на другую сторону хлеба.

— Да, уверен.

Я жду, когда он повернется и встретиться со мной взглядом, но он сфокусирован на том, чтобы закончить начатое дело.

— Могу я когда-нибудь навестить твоего отца? Зак много про него рассказывал. Он говорил, твой отец очень помог ему, когда брат впервые оказался в Майами.

Поверх ветчины Нейт кладет ломтики свинины, которые меньше чем ветчина, и затем накрывает второй половинкой хлеба.

— Да, думаю, он был бы этому рад. — Я чувствую в его голосе улыбку, даже при том, что он так и не взглянул на меня. Вместо этого, он включает вафельницу и срезает стеком масло тонким слоем.

— Что насчет твоей матери?

На этот раз он резко оборачивается и смотрит на меня.

— А что насчет нее?

— Она помогает с отцом?

Он опускает взгляд и намазывает слоями масло поверх багета и затем указывает на выдвижной ящик возле меня.

— Ты не могла бы это завернуть для меня?

— Конечно. — Я открываю выдвижной ящик и достаю пленочную обертку.

— Нет, используй фольгу.

— Ох, прости. — Я тянусь за «Рэйнольдс Рэп».

— Так прижимать легче.

Я киваю, хотя он и не смотрит на меня.

Пару мгновений спустя, Нейт говорит:

— Она ушла от нас, когда мне было семь лет.

Я прекращаю заворачивать сэндвич.

— Мне очень жаль. Я не знала.

— Не стоит. — Я тянусь к нему и чувствую слишком много печали в его голосе. Он пожимает плечами и в неудачном порыве отталкивает мою руку, расположенную на его руке, чтобы положить сэндвичи в вафельницу. Как только они оказываются там, он с грохотом опускает крышку и нажимает на неё. Я, должно быть, уставилась на заляпанный металл, потому что, как только он поднимает голову, говорит: — Мой отец постоянно использовал эту вафельницу, чтобы надавливать на сэндвичи, которые он готовил для нас после того, как она ушла. Я знаю, что кажусь черствым по отношению к своей матери, но то, что она сделала, то, как она ушла, было непростительно.