Клоуны водного цирка - [42]

— Заткнись транда, даже я ни хрена не понял, — Жак почесал паутину на щеке.

— Сютрель, кореш, друг мой, — Эрик говорил почти ласково. Мелькнула в голове мысль и надо было ее проверить. Пацан ему нужен был живым и нельзя было его пускать на игры. Ни сегодня, ни в ближайшие дни. — Скажи Сютрель, мне интересны две вещи — первая, что означает твоя кликуха? Или это имя? Но это можешь мне сказать потом. А сейчас скажи другое. Ты до того, как сюда попасть, чем занимался?

— Тебе то что? Базар не о том сейчас.

— Не скажи, это важно. Ты ведь тоже всех расспрашивал, как только мы всей кодлой в хвиру прописались. И я потом обосную, пока скажи.

— Я босяк с именем, на мне много чего. Кому надо опознает, а докладывать не в масть, я визите-билетте не раздаю!

— Кому надо? Сейчас мне надо. И ответь — ты случаем в карты играть не любишь?

— А чо карты?! А чо карты?! Стирогоном не был, но свет мотаю и святцами скриплю при случае.

— Когда ваши с пацаном крытники пересеклись на дорожке, ты ведь по рейке щелкнул, верно? Чтобы их разделить?

— И чо?

— Да или нет?

— Так, ясно дело!

— И крытника ты не задевал?

— Не задевал. Чо я беса гнать буду? Никогда сплавки не бросал. Все по чесноку, без спуска было!

— Покажи руку.

— Что? Какую руку?

— У тебя их две. Мне покажи ту, которой по рейке щелкнул.

Вся камера слушала с напряженным вниманием. Хоть игроков было мало, но азарт игры и последующие разборки завели всех.

Сютрель, с неохотой протянул руку.

— Не та. Я ж рядом был. Кое-что подметил. Так ты значит, в карты любишь играть?

— Да чё те карты?! Чё те рука?!

Эрик схватил его за другую руку и резко вывернув ее ладонью наружу поднес к свету. Сютрель скривился от боли.

— Это что?

— Где?

— Вот у тебя на пальцах. Белое.

— Да не знаю я. Пусти баклан, больно.

— И опять. Крутые вы ребятки только до того момента, когда с реальными трудностями столкнетесь. А теперь тебе больно. — Эрик отпустил руку.

— Здесь тепло, это да. Но сыро. Мел отсырел и на твоей руке остался. Прилип. Так говоришь крытника не толкал?

Сютрел облизнул губы и ожесточенно проговорил:

— Ты, по любому никто. И здесь и по жизни. Что тебя, что твою кентовку кинуть — святое дело. Тем более щегла шушерного — он кивнул в сторону пацана. — И воровскому закону убытка нет. А ты хоть здоровый и злобный, но никто!

— Кто еще так считает?! — Кровь прилила Эрику к лицу.

Ему никто не ответил.

— Ты парниша, даже не представляешь, насколько я злобный, — приветливо произнес Эрик.

Он нагнулся, поднял с пола кружку и прежде, чем кто-то успел понять, что происходит, высыпал себе в ладонь ее содержимое. Рывком ухватил Сютреля за затылок и притянув к себе, с размаху впихнул копошащуюся массу ему в рот.

— Жри!

Тот выпучил глаза, начал вырываться, но Эрик держал крепко. Сютрель ухватил его за руку, замычал. Послышался хруст. Из уголка рта торчала колючая лапка и молотила Сютреля по губе.

— Жуй, давай, — яростным шепотом сказал Эрик.

Хруст стал сильнее. Сютрель давился, пытался что-то сказать, но не мог. Эрик не отпускал руку, пока тот не проглотил все.

— С остальными о вреде шулерства и хамства поговорим позже. Особенно, твари, о вреде хамства мне. Вреде, для вашего здоровья, непоправимом.

В невидимом от входа тесном углу они не размещались, а вталкивали себя туда. Мелкогабаритному пацану, победителю, было проще. Спиной к нему, полностью перекрыв обзор, сел Жак. За ним, следуя результатам выигрыша, Шпринка, потом Эрик, потом Карел. Сютрелю места не досталось. Отблевавшись тараканами он пытался что-то сказать, но Эрик, еще не остывший от вспышки гнева, врезал ему в челюсть и тот продолжил отплевывался у костра смесью непрожеванных тараканов, крошевом зубов и остатками рвотных масс с кровью.

Сидеть было неудобно всем, даже мелкому пацану, чей нос упирался в спину «Бати». Никто, не жаловался, жизнь дороже, а времени было мало. Стражники должны были прийти с минуты на минуту. Второй день вносил свои порядки в жизнь камеры, один из которых выражался в том, что «артистическое» сообщество замерло, когда часы за окном звонко отбили четыре часа.

Эрик услышал, как пацан сзади позвал Карела. Тот вполголоса откликнулся. Мальчишка спросил:

— Почему ты предупредил меня про футы и фунты?

— Не знаю. Жалко тебя стало. Мелкий совсем, такого обязательно Арман приметил бы на первый раз. Чтобы и артиста крепкого не терять и демонстрацию остальным устроить. А ты малый, хорохорился, но видно, что испуган…

— Это кто испуган?!

— Тихо, — приказал Эрик.

Дверь открылась со сдавленным, похожим на писк, скрежетом. Из-за нар можно было рассмотреть, что стражники вошли небольшой колонной по двое. Вид серьезный и хмурый. Вместо протазанов в руках короткие годендаги, на поясах кинжалы.

— Всем построится!

Первые двое, одетые только в кожаные безрукавки были безоружны, но выделялись ростом. Колонна вклинилась в толпу посреди зала. Рослая парочка сноровисто схватила одного из заключенных и крепко держа, перекинули назад, к остальным стражником. Те не менее ловко набросили на него цепи и приставили лицом к стене. Потом следующего и так далее. Нельзя сказать, чтобы они хватали наугад, но оценивающие взгляды были быстрыми и небрежными. Никто им не сопротивлялся, только мелькало что-то во взгляде. Мелькало и угасало. Зря игроки переживали, что их заметят в углу. Хоть ближнего, хоть дальнего. Стражники хватали только тех, кто был в центре толпы, в которую они вклинились. Отобрав ровно двадцать человек и заковав у стены в цепи, стражники их вывели. Дверь с приятным шорохом закрылась.