Клошмерль - [99]

В эту самую минуту вдруг отворяется дверь, и Артюр, бледный и чудной на вид, с лицом человека, которому уже невмоготу терпеть, в один прыжок пересекает зал и выбегает тоже, оттолкнув от дверей Адель. Тут мы спросили друг у дружки, куда это он побежал? Но не успели мы ответить на этот вопрос, как вдруг снаружи послышались шум и драка и до нас донёсся голос Тардиво: «Солдаты, ко мне!» На это надобно поглядеть, подумали мы сразу. Все поднялись, чтобы выйти, и вдруг «ба-бах!» – поблизости грянул ружейный выстрел, и Адель брякнулась прямо у нас на глазах. Она лежала совсем неподвижная, и у неё только и шевелилось что живот и грудь. Они вздымались быстрее, чем обыкновенно, и она протяжно стонала: «у-у-у-у-у…» Сильнейшая картина, сознайтесь! Она была ранена пулей, которой в неё пальнул чёртов болван солдат. Он это сделал от неожиданности, толком не разобравшись, что к чему. Сейчас я вам расскажу всё по порядку…

Пока другие занимались Аделью, я по долгу службы выскочил наружу. Мать честная, ну и картинку я увидел снаружи! Прямо посреди улицы была свалка между штатскими и военными. Все озверели от ярости, бутузили друг друга, не жалея сил, и при этом горланили, как дикари. А со всех сторон сбегались другие, с дубинками, железными прутьями и штыками. Дождём посыпались камни и всё, что попадало под руку. Господи боже, ну и картиночка! Тут я бросился в самую гущу и заорал что есть силы: «Именем закона…» Но им всем наплевать было на закон. Мне, по правде говоря, тоже, и я стал колошматить направо и налево, как все остальные. Ведь в такие минуты люди не узнают сами себя. В общем, это была самая настоящая революция, и все потеряли остатки здравого смысла. Часто люди хотят узнать, как происходят бунты. Вот так они и происходят – нежданно-негаданно и так, что даже те, кто в самой гуще, не могут ничего понять. А тут ещё ко всему два или три чёртовых дурня солдата пальнули из своих винтовок. Свалка из-за этого всё ж таки прекратилась, людей охватила паника, потому как дело становилось слишком серьёзным. И потом все уже порядком запыхались. Люди порастратили силы, не приберегши ничего для конца.

Сколько времени тянулась эта баталия, я не знаю, да и никто из клошмерлян не мог бы этого сказать. Может, всего-навсего четыре или пять минут. Но и этого времени было достаточно, чтобы повальное сумасшествие натворило всяческих бед. Да таких бед, что в них и поверить-то было трудно. Перво-наперво, Адель, поражённая пулей в грудь. Потом Артюр со штыковой раной в плече. Потом Тардиво, чья физиономия превратилась в сплошное месиво от Артюровых кулаков. Потом Тафардель, у которого голова стала как тыква от удара винтовочным прикладом. Потом сын Манигана, которому сломали руку. Солдат, которого треснули киркой, и два других, которых здорово саданули в живот. И множество других клошмерлян и солдат, которые теперь хромали и потирали ушибы. Но ужасней всего было то, что одного даже убили – шальная пуля прихлопнула его наповал в шестидесяти метрах отсюда. Это был Татав Сома, по прозвищу Блеющий Татав, наш городской дурачок, безобидный и кроткий парень. Правду говорят: за всё расплачиваются ни в чём не повинные люди.

Да уж картинка была что надо, сто чертей и адское пекло! А потом люди совсем растерялись и спрашивали друг у дружки, как же могла случиться эта идиотская гнусность, если никто не хотел ничего худого. Это доказывает, что всё на земле происходит по-дурацки. Но что случилось, то случилось, и ни к чему тут были жалобные вопли тех, что прибежали поглазеть и сразу же замерли от сострадания и горя. Они говорили, что, мол, такие дела невозможны в нашем городке, где люди, если разобраться толком, не так уж и плохи (сущая правда, – говорю это вам как сельский полицейский). Но что сделано, то сделано. На пострадавших больно было глядеть, особенно жалко было Татава, он уже побледнел, как бы от удивления, что и на самом деле помер, бедный идиот! Теперь он понимал не больше, чем раньше, и, должно быть, совсем опупел, увидевши себя на небесах, так же как раньше опупел, очутившись на земле.

Легко представить, что произошло потом. Зал в гостинице Торбайона превратился в настоящий лазарет. Множество народу приходило сюда поглядеть на раненых, а доктор Мурай и Базеф ходили, обливаясь потом, от одного пострадавшего к другому, с лекарствами и бинтами. Артюр Торбайон горланил вовсю, потому как, что ни говорите, а его одновременно ранили и нарогатили. Ему не только ранили жену, но перед тем её, простите за выражение, употребили. Сознайтесь, что это было всё ж таки слишком! В это же самое время горланил и капитан Тардиво: его военная честь была здорово задета кулаками Артюра, который расквасил ему губу и выбил пару зубов – а такая штука не очень-то украшает капитана французской армии. Но главное – это Адель, лежавшая пластом на бильярдном столе. Она лопотала «ох-ox-ox» и вызывала у всех жалость, а вокруг толклись наши кумушки, с физиономиями похуже, чем на исповеди, и шептали: «Господи милосердный!» В первом же ряду была Жюдит, прибежавшая сразу, как только услышала новость, а это говорит о том, что она была совсем не злой, если только у неё не отнимали любовников. Она расстегнула с большими предосторожностями рубашку и корсаж на Адели, и вид крови произвёл на неё такое впечатление, что она без конца повторяла: «Я ей прощаю всё, я всё ей прощаю!» Так что, можно сказать, люди перед лицом несчастья больше расположены к себе подобным, чем в обычное время. Наклонившись над раненой, а может, и помирающей соседкой, затиснутая посреди скулящей толпы, Жюдит плакала и была до того беззащитна, что совсем ничего не чувствовала и не соображала. Этим воспользовались два или три паскудника, которые с жаром принялись щипать её за ягодицы. При этом чёртовы бестии безостановочно повторяли: «Ах, какое несчастье, ах, какое несчастье!» Всё это доказывает, сударь мой, что мужчины порядочные свиньи и никогда не упустят удобного случая. На свой лад голосил Тафардель, у которого была проломлена голова, а левый глаз стал совсем фиолетовый. Удар приклада по черепу здорово взбудоражил его мозги. Он без остановки писал и в один присест прикончил свой блокнот. В то же самое время он крыл кюре и аристократов, которые хотели его угробить, чтобы, как он говорил, погасить свет истины. Смех и грех. Оно конечно, Тафардель – человек образованный, но я всегда считал его немного тронутым и даже малость придурком, и этот удар по черепу, натурально, не сделал его умнее.