Клодина в школе - [2]

Бедная старая школа, ветхая, пропахшая сыростью, но такая забавная! И пусть теперь строят новые роскошные здания, я никогда тебя не забуду.[1]

На втором этаже были комнаты для учителей – мрачные и неудобные, на первом – наши два класса, старший и младший, занимали две комнаты, на удивление уродливые и грязные, с обшарпанными столами, каких я больше нигде не видела. Просидишь полгода за таким столом и запросто обзаведёшься горбом. После трёхчасовых утренних и дневных занятий в классах стояла такая вонища, что выворачивало наизнанку. Подружек моего круга у меня никогда не было – так уж заведено, что редкие состоятельные семьи в Монтиньи посылают своих детей в пансион в главный город департамента, посему в нашей школе учатся немытые, как на подбор, дочки бакалейщиков, крестьян, жандармов, а чаще всего рабочих.

Я же попала в эту странную компанию, потому что не желала покидать Монтиньи: будь со мной мама, она бы и на день меня тут не оставила, но папа в упор ничего не видит и мной не занимается – на уме у него одна работа, ему и в голову не приходит, что мне больше пристало воспитываться в пансионе при монастыре или при каком-нибудь лицее. Кто-кто, а я ему глаз открывать не буду.

Дружила я и дружу с Клер (фамилию не называю), своей сводной сестрой, тихой девочкой с прекрасными нежными глазами и романтической душой. В школе Клер только и делала, что каждую неделю влюблялась (о, платонически!) в нового мальчика. Она и сейчас готова втюриться в первого попавшегося придурка, склонного к поэтическим излияниям, – будь то младший преподаватель или инженер дорожной службы.

Потом – с дылдой Анаис (ей, без сомнения, удастся поступить в училище в Фонтеней-о-Роз благодаря феноменальной памяти, заменяющей ей мозги), равнодушной, порочной и такой спокойной, что её невозможно вогнать в краску – вот счастливая! Анаис – настоящая мастерица смешить, сколько раз она доводила меня до колик. Волосы у неё пегие, кожа жёлтая, в лице ни кровинки, глаза чёрные, узкие и длинные, как гороховые тычины. Одним словом, девица каких мало – врунья, прохиндейка, подхалимка, предательница, уж она-то сумеет устроиться в жизни. В тринадцать лет она переписывалась и встречалась с одним болваном-ровесником; об этом прознали, и вышла целая история, переполошившая всю школу – всех, кроме неё. Ещё я дружу с сестрами-двойняшками Жобер, прилежными ученицами, до того прилежными, что так бы и расцарапала их обеих – меня жутко раздражают их благоразумие, каллиграфический почерк, дурацкое сходство, вялые тусклые лица, слезливое кроткое выражение их овечьих глаз. Сестры Жобер – трудяги, отличницы, благопристойные лицемерки, несравненные зануды – фу!

Есть ещё весёлая, как зяблик, Мари Белом. Ей пятнадцать, но кротостью нрава и рассудительностью она точь-в-точь восьмилетняя тихоня. Её фантастическая наивность обезоруживает нашу вредоносность. Мы очень её любим. При ней я всегда выкладывала целый ворох самых неприличных историй, в первый момент она искренне приходила в ужас, а минуту спустя хохотала до упаду, всплескивая длинными узкими руками, «руками акушерки», как говорит дылда Анаис. У Мари матово-чёрные волосы, удлинённые, влажные и тоже чёрные глаза; со своим круглым мягким носиком Мари походит на хорошенького пугливого зайца. Наша пятёрка и составляет в этом году на зависть остальным некое избранное общество; мы уже обогнали «старших» и прямиком движемся к аттестату. Все прочие в наших глазах – мелюзга, жалкие людишки! В своём дневнике я представлю и других подружек – ведь я начинаю вести дневник или что-то в этом роде…

Мадам X., получив уведомление о переводе на другое место, плакала, бедняжка, весь день, и мы тоже – так что я была сильно настроена против новой учительницы. И вот одновременно с рабочими, разбирающими старую школу, в школьном дворе появляется и она, мадемуазель Сержан, в сопровождении матери, толстухи в чепчике, которая прислуживает дочери и души в ней не чает, – мать производит впечатление хитроватой, но не злой зажиточной крестьянки. Сама же мадемуазель Сержан мне вовсе не кажется доброй, и я не жду ничего хорошего от этой ладно скроенной рыжей тётки с округлыми талией и бёдрами. Она отнюдь не красавица – лицо у неё одутловатое, красное, нос курносый, а глубоко посаженные глазки – маленькие и недоверчивые. Она занимает в старой школе комнату, которую пока не трогают, вместе со своей миловидной помощницей Эме Лантене. Та нравится мне так же сильно, как не нравится её начальница. С захватившей чужое место мадемуазель Сержан я держусь замкнуто и вызывающе. Она уже пыталась меня приручить, но я заартачилась. После нескольких перепалок я убедилась, что учительница она властная, прямая до резкости, проницательная и волевая, но не в меру вспыльчивая. Владей она собой получше, ей не было бы равных. Стоит ей, однако, натолкнуться на сопротивление, глаза тут же загораются, на рыжих волосах появляется пот… Позавчера она выскочила вон из класса, только чтобы не запустить мне в лоб чернильницей.

В эту скверную осень из-за холода и сырости играть не тянет, и на переменках я беседую с мадемуазель Эме. Мы быстро подружились. Она похожа на нежную, мягкую, зябкую и невероятно ласковую кошечку. Как приятно смотреть на её розовую мордашку, обрамлённую белокурыми волосами, любоваться улыбчивыми золотистыми глазами с загнутыми кверху ресницами. Глаза у неё до того хороши, что парни оборачиваются. Иной раз, когда мы разговариваем на пороге малышового класса, мадемуазель Сержан молча проходит мимо нас к себе, сверля нас обеих ревнивым взглядом. Мы с моей новой подружкой чувствуем, что она злится из-за того, что мы так близко сошлись.