Клодина в Париже - [9]

Вот вам краткий, неполный рассказ о первых моих месяцах в Париже. Моя «чистовая тетрадь», как говорили мы в Школе, хорошо осведомлена обо всех событиях, так что мне нетрудно будет и впредь придерживаться этого. Дел у меня здесь не Бог весть сколько: шить прелестные рубашечки для моего приданого, его у меня всё ещё недостаточно, и панталончики; приглаживать щёткой волосы – теперь на это нужно совсем мало времени, – расчёсывать гребешком беленькую Фаншетту – с тех пор как она стала парижанкой, у неё почти нет блох, – укладывать её на плоской подушечке на подоконник, чтобы она дышала воздухом. Вчера она заметила в окно большого кота, которого… как бы это сказать… обкорнала консьержка, и с высоты четвёртого этажа посылала ему невнятные неопределённые ругательства своим грубоватым деревенским голосом, немного хриплым после родов на лоне природы. Мели заботится о ней, приносит ей в горшочках котовик, степную мяту против запора, которую наша бедная красавица жадно поедает. Вспоминает ли она наш сад и толстое ореховое дерево, куда мы часто совершали вместе экскурсии? Думаю, что да. Но она так любит меня, со мной она станет жить где угодно, в любой дыре!

В сопровождении Мели я с наслаждением посещаю большие магазины. На улице на меня оглядываются, потому что я бледная и худая, с пышными короткими волосами, и потому что Мели носит френуазский головной убор. Доведётся ли мне испытать на себе вожделеющие взгляды «пожилых господ», пристающих на улице к женщинам, о которых столько рассказывают? Там видно будет, а сейчас я занята делом.

Прежде всего я вдыхаю всевозможные запахи в луврских лавках и в «Бон-Марше». Запах полотна опьяняет. О Анаис! Ты так любишь жевать образчики шерсти и носовые платки, твоё место здесь. Этот сладковатый запах, идущий от новой голубой хлопчатобумажной ткани, возбуждает ли он меня или вызывает тошноту? Думаю, и то и другое одновременно. Позор фланели и шерстяным одеялам! От них несёт как от тухлых яиц. Аромат новой обуви и кожаных кошельков тоже хорош. Но они не идут ни в какое сравнение с божественным благоуханием синей промасленной бумаги для перевода вышивки, и это несколько утешает после тошнотворной смеси аромата духов и мыла…

От Клер я тоже получила письмо. Она снова, в который уже раз, счастлива. Наконец-то узнала, что значит настоящая любовь. Она сообщает мне, что выходит замуж. В свои семнадцать лет она и в самом деле «наречённая»! Я испытываю низменное чувство досады и пожимаю плечами. (Фи, Клодина, дорогая, до чего же ты вульгарна!) «Он так красив, – пишет мне Клер, – что я без конца смотрю на него. У него глаза точно звёзды, а бородка до того мягкая! И он такой сильный, знала бы ты, я как пёрышко в его руках! Ещё не знаю, когда мы поженимся, мама считает меня совсем девочкой. Но я умоляю её разрешить мне поскорее выйти замуж. Какое будет счастье стать его женой!» К этому бреду она добавляет маленькую фотографию своего Возлюбленного: плотный, широкоплечий парень лет тридцати пяти, с честным спокойным лицом, с небольшими добрыми глазами и густой бородкой.

В своём восторженном состоянии она совсем забыла рассказать мне, как поживают фиалки на западном склоне ухабистой дороги, ведущей к Вриму…

Нет, нет, надо посетить тётушку Кёр, иначе она на нас рассердится, когда узнает, что мы так давно в Париже, а я ненавижу семейные ссоры. Папе пришла в голову хитроумная мысль заранее предупредить тётушку о нашем визите, я горячо с ним спорила:

– Понимаешь, пусть для неё это будет неожиданная радость. Ведь целых три месяца мы не сообщали ей о своём приезде, доведём дело до конца, сделаем наше появление совершенно фантастичным для неё!

Таким образом, если мы не застанем её дома, мы всё равно выиграем время. И при этом выполним свой долг.

Около четырёх часов мы с папой наконец отправляемся к тётушке. Папа кажется таким великолепным в своём сюртуке с красной орденской ленточкой и в цилиндре со слишком широкими полями, добавьте к этому его величественный нос и трёхцветную бороду; весь его вид отставного наполеоновского офицера, ожидающего возвращения Императора, какое-то ребяческое и вдохновенное выражение лица вызывают восторг у местных мальчишек, которые бурно приветствуют его.

Не стремясь снискать подобную популярность, я надела скромное новое платье из синего сукна, очень простого покроя, а свою шевелюру – вернее, то, что от неё осталось, – увенчала круглой шляпкой из чёрного фетра с перьями, старательно выложив кудряшки у самых уголков глаз и выпустив их на лоб до бровей. Этот визит меня пугает, так что выгляжу я неважно; впрочем, много ли нужно, чтобы я выглядела неважно!

Тётушка Кёр живёт на проспекте Ваграм в великолепном, до отвращения новом доме. Слишком быстрый лифт внушает папе тревогу. Вся эта белизна стен, лестниц, росписей немного оскорбляет мой глаз. Ну а госпожа Кёр… «она у себя». Вот не везёт!

Гостиная, где мы с минуту ожидаем появления хозяйки, к полному моему отчаянию продолжает эту лестничную белизну. Белые панели стен, лёгкая белая мебель, белые подушки с цветами светлых тонов, белый камин. Великий Боже, ни одного тёмного уголка! А я чувствую себя уютно и в безопасности только в сумрачных комнатах, среди тёмного дерева и тяжёлых глубоких кресел! Ох уж эта абсолютная белизна окон, от неё просто мороз по коже…