Клодина уходит... - [2]

Его полная сострадания улыбка лишила меня всякой надежды: «Взять вас с собой, бедное моё дитя, но вы такая хрупкая… и, не обижайтесь на меня, так плохо чувствуете себя в дороге. Вы полагаете, что сможете легко перенести столь длительное морское путешествие, до самого Буэнос-Айреса? Подумайте также, – этот довод должен, я знаю, вас убедить, – вы можете оказаться мне в тягость».

Я опустила ресницы и снова замкнулась в себе, проклиная в глубине души своего дядю Эчеварри. В молодости он был настоящим сорвиголовой, а лет пятнадцать назад бесследно исчез. И вдруг этот противный сумасброд неожиданно разбогател, а затем вздумал умереть в какой-то там стране, оставив нам в наследство эти… как они называются… estancias,[2] где выращивают быков, «…быков, которых можно продать по шесть тысяч пиастров, Анни». Я даже не знаю, сколько это составляет франков…

Он только сегодня уехал, а я уже заперлась в своей спальне и, спрятавшись там, делаю первые записи в красивой тетради, которую он подарил мне, чтобы я могла вести свой «Дневник его путешествия», и перечитываю его «Распорядок времени», оставленный мне моим властным и любящим супругом.

Июнь – навестить мадам X., мадам 3. и мадам Т. (очень важно).

Только один раз посетить Рено и Клодину – эта супружеская пара слишком сумасбродна, а потому для молодой женщины, чей муж уехал в далёкие края частые встречи с ней нежелательны.

Заплатить по счетам обойщику за обивку кресел в гостиной и за плетёную кушетку. Не торговаться при этом, ибо обойщик обслуживает и наших друзей Ж. и это может вызвать неприятные толки.

Анни должна заказать себе туалеты на лето. Не следует придерживаться при этом английского стиля, платья должны быть светлых тонов. Пусть моя дорогая Анни не думает, что в красных и оранжевых платьях она кажется не такой смуглой.

Каждую субботу утром необходимо проверять расчётные книжки прислуги. Пусть Жюль не забудет снять со стены зелёный ковёр в моей курительной комнате и уберёт его, предварительно пересыпав перцем и табаком. Жюль неплохой малый, но ленив и не станет слишком усердствовать, если Анни сама не присмотрит за ним.

Анни следует ежедневно совершать пешие прогулки и не читать слишком много всякой ерунды, реалистических и других романов.

Предупредить «Городскую компанию», что с 1 июля мы отказываемся от экипажа. А на пять дней, оставшиеся до отъезда в Арьеж, следует подённо нанимать коляску.

Я буду искренне рад, если моя дорогая Анни будет почаще советоваться с моей сестрой Мартой и почаще выезжать вместе с ней. Марта весьма рассудительна и обладает практическим умом, несмотря на свою несколько легкомысленную внешность.

Он всё предусмотрел! И я ни на одно мгновение не устыдилась своей неспособности, вернее, инертности или безволия. Неусыпная бдительность Алена не знает предела, она освобождает меня от всех материальных забот. Я попыталась было в первый год замужества стряхнуть с себя свою лень, избавиться от праздности, столь обычной для маленькой жительницы жарких стран. Ален быстро положил конец моему доблестному рвению. «Не беспокойтесь, не беспокойтесь, Анни. Всё уже сделано, я уже распорядился… Да нет, Анни, вы этого не знаете, вы не имеете об этом ни малейшего представления…»

Это правда, я умею лишь повиноваться. Только этому он научил меня. И я выполняю все его указания радостно и неуклонно, словно в этом – моё единственное предназначение. Всё во мне – и моя тонкая шея, и безвольно опущенные руки, и гибкая талия, и длинные ресницы, которые я тут же, прикрывая глаза, опускаю в знак согласия, и даже смуглый цвет лица маленькой рабыни – указывает на то, что я рождена повиноваться. Ален часто так и называет меня: «Моя маленькая рабыня». В этом нет, конечно, желания обидеть меня, он лишь слегка презирает мою тёмную кожу. Ведь сам он такой белый!

Да, мой милый «Распорядок», ты будешь руководить мною в его отсутствие, до тех пор пока я не получу от него первое письмо.

Конечно же, я предупрежу «Городскую компанию», прослежу за Жюлем, буду проверять расчётные книжки прислуги, нанесу все указанные визиты и буду часто видеться с Мартой.

Марта – моя золовка, сестра Алена. Хотя мой муж и не одобряет её выбор, – она вышла замуж за романиста, впрочем, довольно известного, – он утверждает, что она обладает острым, хотя и несколько эксцентричным умом, что она и проницательна, и бестолкова. И я никак не разберу, как следует понимать эти его слова.

Во всяком случае, она вертит своим братом с поразительной ловкостью, и я уверена, что Ален об этом и не догадывается. Любому сорвавшемуся у неё с языка слишком вольному слову она тут же сумеет придать самый невинный смысл. А как искусно обходит она в разговоре опасные темы! Если мне случается прогневать своего господина и повелителя, я сразу сникаю и даже не осмеливаюсь вымолить у него прощения. А Марта либо смеётся ему прямо в лицо, либо очень кстати начинает восхищаться сделанным им замечанием или остроумно вышучивать какого-нибудь несносного болтуна, и Ален расправляет свои густые брови.

Да, у неё острый ум и золотые руки. Я прихожу в восхищение, видя, как она, ни на минуту не переставая болтать, мастерит прелестную шляпку или восхитительное кружевное жабо: изделия её не уступят по красоте работам самых искусных мастериц лучших модных магазинов Парижа. Но сама Марта отнюдь не похожа на мастерицу. Маленькая, пухленькая, с очень тонкой, туго стянутой талией и полными бёдрами, которыми она покачивает при ходьбе, она гордо несёт свою золотисто-огненную головку (тот же цвет волос, что и у Алена) с блестящими, пронзительными серыми глазами. Лицо маленькой поджигательницы (в том смысле, в каком это слово употребляли коммунары), которое она очень умело превращает в личико дамы восемнадцатого века. Облачко рисовой пудры, немного губной помады, платье из шуршащего шёлка, затканного гирляндами, блузка с острым вырезом и очень высокие каблучки. Клодина (эта насмешница Клодина, с которой мне не следует слишком часто встречаться) нередко называет её «маркизой на баррикадах».