Клинопись - [2]

– Послушай меня, Абдулла! – Верещагин убрал руки за спину, кувшина он даже не коснулся. – Запомни раз и навсегда: Верещагин мзду никогда не брал и не возьмет!

– Какая такая мзда? – фальшиво удивился Абдулла. – Это лучшее вино из жаркого Ирана! Попробуй, не обижай старого друга!

Верещагин и бровью не повел.

– Смотрю я на товары, Абдулла, и диву даюсь. Вино, шербет, рахат-лукум, индийский перец и кардамон, какое-то сирийское старье… Тебя что, Аллах наставил на путь истинный? Ты стал честным торгашом, Абдулла?

Абдулла принялся загибать узловатые пальцы:

– Дед мой водил караваны, отец водил караваны…

– А ты стал контрабандистом, – закончил за него Верещагин. Мальчик-курд, открыв рот, внимал беседе. – Виноват ты передо мной, Абдулла. Виноват, голубчик. Провез-таки два месяца назад дурь-траву. Половина Астрахани до сих пор с зелеными лицами ходит. Взыскание я получил, едва погон не лишился. Такие дела, дорогой.

Таможенник заглянул в развязанный тюк: экзотические сладости таяли на солнце. Да-а, за них в России заплатят приличные деньги. И за вино тоже. Вот только это не манера Абдуллы: обычным барышом ему не насытиться. Чего-то здесь не хватало…

– Я удивляюсь: как у вас, восточных торговцев, в одном караване может оказаться и китайский фарфор, и побрякушки из черного африканского дерева, и специи из Индии…

– На то мы и караванщики! – благостно ответил Абдулла.

– Да? Это отец твой, Ибрагим-ага, был достойным караванщиком, – проговорил Верещагин, развязывая следующий тюк.

– Верно. Поэтому он и умер бедным.

Верещагин оторвался от узлов, вопросительно поглядел на Абдуллу: мол, договаривай!

– Я знаю, что вы с моим отцом уважали друг друга, – продолжил Абдулла, – поэтому в спину твою еще никогда… случайно… не втыкался кинжал.

Секунду-другую они смотрели друг другу в глаза. Городской гарнизон, в котором маялась от тоски лихая рота лейтенанта Краюхина, был расположен на противоположном краю Пиджента. То есть в двух минутах ходьбы быстрым шагом от таможни. Громкий крик, свист или тем паче выстрел – и истосковавшаяся по запаху порохового дыма солдатня не заставит себя ждать. Об этом знал Верещагин, об этом знал и Абдулла.

– В остальных тюках – то же самое? – спросил Верещагин, насупив брови.

Абдулла кивнул.

– Открывай все! – приказал Верещагин. – Кахи! – позвал он мальчика. – Скажи Антохе, пусть притащит большие весы, и сам мне понадобишься тоже: придется много записывать!..

Абдулла, ругаясь вполголоса, потрошил тюки. Верещагин дотошно проверял товар, он осматривал, ощупывал, а где нужно – пробовал на зуб. Кахи и Антоха, помощник Верещагина – долговязый увалень с широким рязанским лицом, – начисляли пошлину. Подвыпившие нукеры Абдуллы время от времени заглядывали через открытые ворота во двор; узрев бесчинства таможенника, они говорили «вай-вай!» и убирались прочь не солоно хлебавши.

Заглянув в очередной тюк, Верещагин решил, что Абдулла над ним насмехается.

– Что за черт?! – спросил он, глядя на уложенные штабелями глиняные плитки. Они были похожи на грубо изготовленную плоскую черепицу.

– Это багдадский камень, – послушно пояснил Абдулла.

Верещагин вынул из тюка первую попавшуюся плитку. Ее поверхность с одной стороны покрывали мелкие царапины – короткие черточки, которые пересекались друг с другом, образуя какие-то знаки.

«Это что – буквы? – спросил Верещагин сам себя. – Может, иероглифы?» Он поднес плитку к лицу и сдул пыль, покрывающую письмена. Странно, но когда пыли не стало, он понял, что порядок иероглифов изменился. Будто пока рассеивалось облачко серого праха, их кто-то быстро переписал.

– Что это за знаки, Абдулла?

– Ассирийская клинопись, господин капитан.

– Да? И что здесь написано?

– Не могу знать, – Абдулла пожал плечами. – Язык сей мертв давно, и даже восточные мудрецы теперь не растолкуют значений знаков. Осмелюсь предположить, что это налоговый отчет, реестр рабов, занятых на уборке урожая, запись наблюдений за погодой или перечень предметов на складах Ниневии или Аккада. Древние чиновники были не менее дотошны, чем сегодняшние слуги государства.

– Налоговый отчет? Складские списки? Неужели есть те, кто платит деньги за бесполезный багдадский камень? – спросил Верещагин, разглядывая клинопись.

– Один русский бей пожелал сложить усыпальницу из камней Древнего Востока, – пояснил Абдулла. – Бывает же!

– Бывает. Восток плохо действует на нежные умы русской аристократии, – неожиданно легко согласился Верещагин. – Вот только… знаком мне один чудесник… приноровился, каналья, прятать драгоценности в сырцовом кирпиче…

– Да? А как он их извлекал обратно? – с интересом спросил Абдулла.

– И сколько же багдадского камня ты везешь? – Верещагин не пожелал продолжать тему. Он взвесил плитку в руке, постучал по ее поверхности костяшками пальцев, понюхал. Глина есть глина, ничем другим она быть не может.

– Триста пятьдесят – четыреста штук… – пожал плечами Абдулла. – Мне за него заплатят оптом, а не по отдельности, поэтому я не потрудился сосчитать.

Тюков с плитками оказалось ровно десять.

– Отметь крестом! – приказал Верещагин Кахи. – И у себя отметь, и тюки обозначь.