Клинок Тишалла - [256]

Делианн тянется к Райте, и тот вздыхает, когда многоцветный ореол окружает его.

– Это сродни Слиянию, – поясняет чародей. – Нечто вроде фантазма, но созданного нами совместно, по ходу дела. Не пугайтесь увиденного; мы можем принимать непривычные для самих себя обличья, но друг друга узнаем непременно. Это… метафорический уровень бытия. Как сон.

– И мы не сможем лгать, – бурчу я.

Делианн кивает.

– В таком состоянии сознания обман невозможен. А вот сокрыть истину нетрудно – достаточно не делиться ею. Так же следует поступить, если одна из сил внешних попытается вступить в контакт или овладеть твоим телом. Без твоей помощи им это не под силу… но они могут быть очень убедительны.

– М-да.

– Какие силы? – переспрашивает Райте, жадно вглядываясь в образы, которыми подпитывает его рассудок прикосновение Делианна. – Вы так и не объяснили, что нам предстоит.

Я скалю зубы.

– Маленькая беседа с Ма’элКотом.

8

Свет, нежный и теплый, как огонь в очаге, явился не далеко и не близко, в неопределенной стороне: рядом, в стороне, впереди, позади, наверху, внизу…

В вечной пустоте нет направлений.

Свет тянул ее с непреодолимым терпением гравитации вперед или ввысь: туда, где пламенел. Лишенная воли к сопротивлению, она плыла к свету.

Постепенно она осознала, что перед ней солнце. Или не солнце? Звезда, что горит в вечной пустоте, даруя свет, и жизнь, и смысл бескрайним пустошам смерти – но она же была мужчиной с эльфийскими чертами и гривой платиновых волос, огненными вымпелами полоскавшихся на солнечном ветру. В руках человек-солнце сжимал термоядерный лук и фотонные стрелы.

Упорство копилось в душе ее, придавая сил, будто она набиралась его из сияния пламенноликого, и с новообретенной силой она замедлила свой полет, приближаясь все осторожней по мере того, как нарастало осознание себя. Откуда-то она ведала: это чужая земля.

«Я знаю тебя, – молвила она солнцу. – Ты Крис Хансен».

И ответило солнце: «Я Делианн».

Далеко-далеко в вышине – ибо в вечную пустоту прокрались тихой сапой верх и низ – одиноко и горделиво парила хищная птица, поводя сияющими крылами. Сокол, не то орел…

А может, феникс.

Птица рвалась к светилу, влекомая от века светом и теплом – чтобы вечно падать вниз на увечном крыле. Крик птицы рвал сердце богине, ибо та сама нанесла эту рану и чувствовала ее, точно свою собственную – рука горела, будто в печи, – но знала, кто страдает с ней.

«Ты Кейнова погибель», – промолвила она беззвучно.

И ответила птица: «Я Райте».

На безграничных полях, что раскинулись под солнцем, увидала она прочих тварей: волка-великана с обрубленными когтями, хромого от боли, но все же яростного и страшного; и женщину из базальтовой лавы, прорвавшей покров земли острыми, не сточенными тысячелетней эрозией гранями. Видела она деревья и цветы, кошек и мышек, змей, и жаб, и рыб…

И последним увидала она мужчину.

Он сидел на камне, облокотившись на колени, и смотрел на нее.

Она знала его до последней клеточки.

Поседевшие на висках блестящие черные волосы и подернутая инеем бородка – пальцы ее знали их на ощупь. Темный блеск в глазах, косой шрам на дважды сломанной переносице – губы ее помнили этот изгиб. Эти грубые, смертоносные руки тискали когда-то ее грудь, гладили жаркие бедра.

На нем была свободная куртка из черной кожи, посеревшая и потертая; белесые пятна впитавшегося пота виднелись под мышками. Черные мягкие штанины были сплошь порваны, порезаны, зашиты наспех. Грубые бурые нитки проступали на коже, словно свернувшаяся кровь.

Сердце богини запело, и она устремилась к нему.

Неспешно и уверенно рука сидящего на камне скользнула под куртку, чтобы извлечь на свет длинный острый нож.

– Довольно, – промолвил он.

Она застыла в недоумении, и там, где у живого человека располагается сердце, заискрила горькая обида.

– Хэри …

– Хэри мертв. – Острие ножа уставилось ей в глаз. – Как и ты. Так что давай без слюнявых счастливых встреч.

– Хэри, я не понимаю… почему ты не дашь мне коснуться тебя.

Он указал ножом на парящую в небесах птицу:

– Потому что имею представление, что может случиться при этом.

– Я хочу лишь поделиться с тобой. Слиться с тобой.

– Нет.

– Здесь мы можем быть едины. Одна плоть. Любить друг друга…

– Нет.

– Я хотела, чтобы мы были вместе…

– Не повезло.

– Ты обращаешься со мной как с врагом.

Глаза его сверкали, словно осколки обсидиана: черные, острые.

– Да.

– Хэри… Кейн… – Мысленный голос ее становился глубже, грубей; она попыталась прокашляться, но голос Ма’элКота рвался из ее груди вулканическим рокотом: – Кейн, я люблю тебя. Мы тебя любим.

– Протяни руку.

Она заколебалась.

– Давай, – подбодрил он. – Мы уже переросли детские игры. Руку!

– Хорошо.

Она вытянула руку – подобную ее собственной, но величиной с длань Ма’элКота, – а кожа, словно намасленный пергамент, и ревматичные суставы принадлежали Коллбергу. Он покачал головой, указывая на левую руку – раненую, обожженную, совсем человеческую руку:

– Эту.

Она шарахнулась.

– Не доверяешь мне? – Он ухмыльнулся по-волчьи, будто ответ вовсе его не заботил.

Изумившись себе самой, она поняла, что действительно не доверяет этому человеку – и не могла поначалу даже осознать, почему.