Клинки севера - [150]

Столичный гость свернул с широкого проспекта на улочку потише и поспокойней. Поначалу он планировал обратиться к соплеменникам, чтобы помогли добраться до силль-миеллонского посольства, но Пресветлая решила испытать сына своего и наслала на город дождь. Эльфы (даже наполовину) не любят, когда им капает за шиворот, поэтому они отсиживались под крышами, предоставив улицы менее прихотливым народам. И пришлось л’лэрду рассчитывать лишь на собственные ноги. Ботинки отяжелели от воды, он промок до бинтов, но, сцепив зубы, ковылял на Третий Лепесток, пока не стало так худо, что пришлось прислониться к стене заведения с нечитаемой вывеской – буквы слились в темную полосу.

Последний месяц стал испытанием на прочность. Пришлось очаровывать, чтобы взяли на купеческое судно, чтобы корабельный костолом не жалел зелий, латая рану, чтобы маг-ветродув поднапрягся. Это отняло все силы, и эльф решил не рисковать, самостоятельно добираясь до Силль-Миеллона. Одним непрекрасным утром он попросту не проснулся бы, и тогда вырастет кленок в чистом поле или того хуже – в человеческой деревне на огороде. Малопривлекательная это перспектива – до точки в летописи Мира любоваться из хрустальных чертогов Пресветлой на себя, огородного. Не такой кончины ради он в сверкающем доспехе, окрыленный багряным плащом, вел карательный отряд своей ветви по следу скадарских агрессоров!!! Правда, с тех пор триста с лишним лет прошло, и доспех теперь стоит в зале для красоты, плащ сожрала моль, а кости огненного жеребца покоятся под кленом. «Эх, старость – не радость, – мысленно вздыхал л’лэрд, которому на вид можно было дать от силы лет тридцать. – Впору обрастать корой». Уже и местечко у ручья в кленовой роще подыскал, и из цветных валунов горку себе выложил, да разве ж кто даст спокойно одеревенеть? Эльф пожил долго и славно, и за эти годы усек непреложную истину: время идет, а люди не меняются. Все такие же обманчиво-нерешительные, словно тлеющие искры, готовые в единый миг обернуться лесным пожаром. Только с чьей стороны пойдет пал на этот раз? И удастся ли его остановить, а еще лучше – предотвратить?..

– Плохо, что ль, горемычный? – вернул эльфа в реальность сочувственный голос.

Горемычным себя л’лэрд не считал, но рана действительно разнылась, а поэтому он не ограничился лаконичным «да».

– Я пришел в город только что, и у меня срезали кошелек. Мне нужно в силль-миеллонское посольство на Третьем Лепестке, но не хочу обращаться к вашим стражам. – Раненый поднял голову.

– Э-э-э… – округлил глаза субтильный мужичок.

Монументальных габаритов женщина, сидевшая в крытой телеге, опустила бумажный кулек и переглянулась с мужем.

– Если вы окажете любезность, то я буду благодарен от всего сердца, а мои соплеменники щедро заплатят вам за доброту. – Эльф сдобрил голос толикой чар, чувствуя, что вот-вот ничком растянется в луже.

Женщина, смахнув воображаемую слезинку, жалостливо покачала головой.

– Охо-хонюшки, что ж творится-то! Нелюди какие! Средь бела дня да у честного люда на глазах исподнее отымут! Полезайте, конечно, помощь ближнему своему – дело, так сказать, богоугодное.

И прибыльное, подумал эльф, залезая в телегу.

– И то верно, голуба моя! – угодливо пропел мужчина и щелкнул вожжами. – А со стражничками гуторить и впрямь не о чем – как есть олухи лопоухие!

Нелюдь флегматично потер длинное острое ухо. Он давно отвык сердиться на людишек, у которых, как известно, речевой орган редко подчиняется мыслительному.

При виде зачарованных от непогоды белых стен за высокой витой изгородью, опрятной терракотовой черепицы и курящегося над трубой дымка у эльфа открылось второе дыхание. Резво для раненого он выпрыгнул из телеги, хотя, оказавшись на мостовой, пошатнулся. Дверь особняка распахнулась на стук немедленно, будто усердная служанка ждала за ней, подглядывая в замочную скважину.

– Ох, Пресветлая! – Полуэльфочка прижала ладони к щекам. – Л’лэрд…

– Прикажи налить в ванную шалфея. Халат подать полосатый – это побуждает к размышлениям о двойственной природе всего сущего, – распорядился Шантэль Тирриашаль д’ривен, прежде чем провалиться в спасительный обморок.