Клинки и крылья - [6]

Тааль боялась договаривать — боялась услышать жестокую правду о том, что все эти удивительные существа исчезли или стали бесплотными призраками. Её спутник вздохнул и на мгновение прикрыл дымчато-серые, лишённые всякого определённого выражения глаза. В таких глазах нетрудно потеряться; и что-то подсказывало Тааль: терялись многие.

— Раньше, несомненно, драконов было куда больше. Теперь осталось не так уж много пород: им нужен простор, а на том клочке земли, который сейчас в их распоряжении, нелегко размножаться и искать пропитание… Но нельзя и сказать, что всё совсем безнадёжно. Каждого дракона сейчас очень берегут. Их кладки хранятся, как вода в Пустыне, а у детёнышей есть всё необходимое.

— Кто бережёт? — спросила Тааль, с досадой услышав, как сорвался её новый голос. Он был и похож на прежний, и совсем не похож — будто одна и та же песнь майтэ, спетая в разных традициях либо на разных тонах. Это сбивало с мысли. — Бессмертные? Тауриллиан?

Серые глаза пристально глянули на неё — и тут же отправились в новое странствие по стенам и песку.

— Потерпи ещё немного, Тааль. Совсем скоро мы всё обговорим, обещаю. А пока — будь моей гостьей… Прошу.

Изящно вывернув руку, он сделал приглашающий жест. Тааль шагнула вперёд, тщетно стараясь не раскачиваться (какое всё же большое, громоздкое, непропорциональное тело, и как голова высоко от земли!..) и не шипеть от боли на горячем песке. В этих стенах ворота не сохранились: на их месте зиял провал, края которого будто пустынные ящерицы обгрызли. Было видно, что внизу кладка на немалую высоту осела, уйдя в песок.

— Ты привыкнешь, — услышала Тааль, робко проходя через арку бывших ворот. Рельефный каменный язык одного из драконов — раздвоенный, как у змеи, — чуть не оцарапал ей щёку… В голосе бескрылого звучало искреннее сочувствие — вот только теперь, после кентавров, Двуликих и грифов, после загадок Хнакки и Эоле, Тааль тяжело было поверить в любую искренность. — Обязательно привыкнешь. Новое тело — это всегда испытание.

— Дайте мне, пожалуйста, руку… — всё-таки осмелилась попросить она, обнаружив, что голова заново начинает кружиться. — Мастер Фаэнто, ведь так?

— Так, — он с готовностью пошёл рядом, ради неё замедляя шаги. — Но друзья когда-то звали меня просто Фиенни.

Фиенни. Точно трель закатной песни — той, что так дивно даётся Делире.

Мать… Тааль закрыла глаза, отгоняя воспоминание о ночном бдении и разговоре с матерью. Слишком больно вспоминать об этом, даже зная, что всё — плоды колдовства песчаного старика Хнакки и, возможно, самих тауриллиан. Больно и унизительно: они надругались над самым дорогим для неё, над печалями и радостями родного гнезда. Всю недолгую жизнь Тааль стыдливо, как любая майтэ, прятала свои раны — а они, смеясь, погрузили в них пальцы, содрали тонкую корочку…

Тааль надеялась, что мастер Фаэнто непричастен к бдению и трём загадкам Хнакки, а тем более — к тем испытаниям, которые чуть не прикончили её раньше. Почему-то, идя с ним бок о бок, ей очень важно было это знать.

— Фиенни — как хорошо звучит. Музыкально.

Он шутливо поклонился.

— Высшая похвала от майтэ. Я польщён.

Тааль нерешительно улыбнулась. С ним рядом было хорошо. Она растерялась, обнаружив это в себе: ей потребовалось не так уж мало времени, чтобы привыкнуть, например, к Гаудрун и Турию. А полупризрачного человека, бредущего рядом, она видит впервые в жизни — но с ним рядом так легко, будто они знакомы целую кучу солнечных кругов…

— Я должна знать, что случилось с моими друзьями, Фиенни. Вы расскажете мне? Почему их здесь нет?

— Потому что это место не для смертных… Для тебя сделано огромное, потрясающее исключение, — без всякого выражения пояснил он.

— Но где же они тогда?

— Вероятно, там, где хотели оказаться. Тауриллиан умеют дарить желаемое.

Тааль искоса посмотрела на него. Было непонятно, говорит он серьёзно или горько насмешничает.

— Со мной был кентавр-звездочёт, Турий-Тунт, который оставил свой садалак, чтобы идти со мной на юг.

Она снова покачнулась, не устояв, и Фиенни стиснул ей локоть; даже в этом простом движении он ухитрился показать не снисходительность, а заботливое уважение.

— Впечатляющее доверие, — убеждённо сказал он. — Для любого кентавра порвать связи с садалаком — значит нанести себе неисцелимую рану.

— Да, — Тааль кашлянула: ей сдавило горло. — А теперь я даже не знаю, жив ли он… И ещё со мной летела майтэ, моя подруга из гнездовья у Алмазных водопадов. Она искала своего маленького брата, которого тауриллиан угнали в свои земли…

За второй стеной им открылась широкая, мощённая фигурной плиткой площадка. Колонны маленького древнего здания замерли справа; Тааль заметила, что полукруглую крышу здания прикрывает навес из тонкого и лёгкого, как яичная скорлупа, материала. Навес выцвел, но когда-то, по-видимому, был небесно-голубым; продуманная защита от солнца Пустыни… Только вот для чего она призракам, которые, по слухам, населяют Молчаливый Город?…

— Да, я слышал, что они ищут сторонников, — задумчиво откликнулся Фиенни. Он отвёл Тааль чуть в сторону, чтобы она не наступила ненароком на кусок чьей-то каменной лапы… Лапа была когтистой, но короткой и покрытой тщательно вырезанными шерстинками — явно не драконьей. Рядом, прямо на солнцепёке, валялись гордая голова льва и крыло, похожее на орлиное. Грифоны?… Отец рассказывал Тааль о них, но твердил, что они давно вымерли…