Клиника смерти - [16]

– Весь этот шум из-за паршивой отбивной? – спросил Римо.

– Я видел, как убивали людей и не из-за такого куска мяса, – сказал Чиун и сердито включил телевизор, показывавший бесконечные дневные телесериалы, которые Чиун называл «единственным выражением красоты в этой вульгарной стране», а Римо – «мыльными операми».

Мастер Синанджу считал, что безнравственно одновременно показывать несколько фильмов, поскольку посмотреть можно только один. Шеф устроил так, что пока Чиун смотрел один, остальные сериалы записывались, и он единственный во всей стране мог потом смотреть их днем без перерыва в течение четырех часов, начиная с «Пока Земля вертится» в двенадцать и кончая «Молодым и дерзновенным» в четыре часа пополудни.

Иногда, правда, случалось, что кто-нибудь загораживал или даже выключал телевизор, но это длилось ровно столько, сколько требовалось руке Чиуна, чтобы нанести смертоносный удар. Потом Римо приходилось заниматься выносом тел. Как объяснял Чиун (а он мог все объяснить так, что получалось, будто он не виноват), просто нехорошо лишать старого слабого человека его единственной маленькой радости.

– В Америке мы это называем убийством, – говорил Римо.

– У вас в Америке многое называется странными словами, – отвечал Чиун. Он всегда отказывался выносить трупы под предлогом того, что Римо был учеником, а уборка в доме как раз и входит в обязанности ученика. А потом разве Римо слышал хоть раз, чтобы Чиун просил этих людей мешать ему смотреть телевизор? Нет, это было неспровоцированное нападение на безобидного старика.

Нормальный человек не станет мешать смотреть телевизор и выбрасывать пищу. Поэтому Римо благоразумно помалкивал во время телепередач и старался не выбрасывать еду на глазах у Чиуна. Спуская пищу в унитаз, он всегда закрывал дверь ванной.

– Итак, сегодня ночью. Я чувствую это, – сказал Римо. Он решил проверить, забыл ли Чиун про свою обиду из-за рождественской елки и Барбры Стрейзанд или, как он однажды выразился по дороге из Сан-Франциско в Пенсильванию, до сих пор считает себя «оскорбленным до глубины души». Римо не совсем понимал, что происходило в голове у Чиуна, но каким-то образом кормежка уток стала его любимой темой, и долгие периоды молчания прерывались лишь замечаниями об утином корме и кряканье, как сути американского образа жизни, и о Римо, как воплощении его жутких пороков.

Сейчас Чиун сказал:

– Помни, что ты представитель Дома Синанджу. Нерешительность и небрежность в технике не делают чести Синанджу.

Римо успокоился. Ему предстоит еще не раз услышать намеки на то, что Чиуна обидели, но в целом инцидент исчерпан. Замечание по поводу техники означало, что ему все простили. Забыть – не забыли, но простили.

– Папочка, – сказал Римо, – когда ты показывал мне с помощью шариков, как убивают на Западе и на Востоке, а я по глупости следил за вращением шаров вместо того, чтобы слушать тебя, мне пришла в голову еще одна мысль.

– Надеюсь, более умная, чем первая.

– Возможно. Я подумал, что если мы владеем этим искусством и твои предки им владели, то почему они не помогли Синанджу, играя в азартные игры, которые при их ловкости и умении могли бы принести большой доход?

– Я тоже размышлял об этом, – сказал Чиун, – и тогда мой учитель показал мне, как играть в кости. Он сказал, что сначала даст мне подзатыльник, а потом научит, как бросать кости, чтобы сверху всегда было нужное число. Важно ведь то число, которое выпадает на верхней стороне кости, а не сбоку или снизу…

– Я знаю, знаю, – сказал Римо нетерпеливо.

– Я не знаю, чего ты не знаешь. Я не перестаю удивляться твоему невежеству, так что я должен быть внимательным, обучая тебя.

– Я знаю, как играют в кости, папочка.

– Очень хорошо. Учитель хотел меня стукнуть, и я уклонился, нагнув голову. Для человека без подготовки это было слишком быстрое движение, но для тренированного – слишком медленное. Потом он показал мне все тонкости игры, и я овладел ими, так как все грани с точками находятся в весовом соотношении друг с другом, если только шулера не изменяют это соотношение.

Римо вежливо кивнул.

– Однажды он приготовил праздничный ужин и отдал мне половину. Но перед едой он предложил мне сыграть на целый ужин. Я с охотой согласился.

– Ты не подумал, что за этим что-то кроется? Какая-нибудь хитрость?

– Ребенок думает, что мир устроен так же, как и он сам. Посмотри на себя, например.

– Да, папочка, – сказал Римо, уже мечтая о том, чтобы разговор сменился долгим молчанием.

– Итак, я бросил кости и выиграл. Но когда я хотел съесть ужин, учитель ударил меня.

«Ты не выиграл, сказал он. – Почему ты садишься есть?» – «Но я выиграл», ответил я. « А я говорю нет», – сказал он и опять ударил меня. «Я выиграл», – повторил я еще раз, но его удар отбросил меня в другой конец комнаты. Ударом, от которого я легко уклонился, когда он начинал меня учить, теперь он сбил меня с ног. И то, что он сказал мне потом, я никогда не забуду: «Тот, кто не может защитить себя, теряет все, даже богатство или собственную жизнь». А чтобы я никогда не забывал об этом, он заставил меня, голодного, смотреть, как он ест. В Синанджу мы не выбрасываем пищу.