Клиника измены. Семейная кухня эпохи кризиса - [13]

– Кажется, разговор приобретает серьезный оборот. Нужно заварить чайку. Ты будешь?

– Нет!

Филипп устроился в кухне с любимой кружкой. От этого фаянсового переростка шел аппетитный пар, а с бортика свешивалась этикетка чайного пакетика – предмета, в доме Юлиных родителей неизвестного. Рыбаков размешал сахар и окатил Юлю холодным взглядом:

– Что ж, любопытно узнать, какой такой уровень у моей жены.

– Ты прекрасно знаешь какой! Ты видел, как я жила, и, раз захотел меня получить, обязан обеспечить мне тот уровень, к которому я привыкла! – выпалила она давно наболевшее.

– Интересно как? Еще раз повторяю, я – директор завода, а не олигарх. Не ворую, взяток не беру…

– Да неужели?

– Представь себе. И ты тоже знала, кто я такой, когда выходила за меня. Или ты думала, что нас будет содержать твой папочка?

– Знаешь что! На себя ты тратишь сколько хочешь, а когда что-то нужно мне, сразу становишься кристально честным человеком!

Филипп усмехнулся:

– Юля, я даже не курю. Единственная моя слабость – это ты.

– А лошади?

– Ты прекрасно знаешь, что конюшни – собственность завода.

– Они появились в собственности завода только потому, что тебе нравится заниматься конным спортом! Иначе твои сотрудники не увидели бы даже лошадиного хвоста! Ты купил конюшни для себя, только оформил на завод, чтобы не было вопросов. Это не воровство, по-твоему?

Повисла неловкая пауза. Рыбаков задумчиво барабанил пальцами по столу, и Юля невольно залюбовалась его руками. Они были очень хороши – сильные, с длинными пальцами, но для мужчины его роста небольшие. Каждый вечер эти ладони ласково гладили ее перед сном, она так привыкла чувствовать щекой застарелые мозоли от поводьев, твердые и теплые, как морские камешки, нагретые солнцем… Сейчас она скажет, что пошутила, что не нужна ей никакая машина, только пусть Филипп обнимет ее…

«Ты с ума сошла, – одернула себя Юля. – Это он должен хотеть тебя и поступаться принципами ради твоих ласк, а не наоборот! Соберись и дай ему решительный бой, иначе можно докатиться до того, что действительно пойдешь работать!»

– Может быть, ты и права, – задумчиво сказал Рыбаков, – но, приобретая конюшни, я рассуждал иначе. Я с детства занимаюсь конным спортом и знаю, как благотворно он действует на тело человека и на его психику. Существует даже иппотерапия, с помощью которой детей успешно лечат от аутизма. Я получаю от верховой езды огромную радость, и мне хотелось, чтобы мои сотрудники тоже могли приобщиться к этой радости. Наверное, существует много других способов проводить свободное время, и кто-то предпочитает охоту или там прыжки с парашютом. Допускаю, что охотник или парашютист считает свое хобби гораздо содержательнее и полезнее моего, и, возможно, он прав. Но я выбрал конюшни, а не лесные угодья или аэроклуб. Проявил эгоизм, не спорю. Однако в этих конюшнях, которые ты ставишь мне в вину, может за символическую плату заниматься любой сотрудник завода. У нас работает маленькая конно-спортивная школа для детей, абсолютно бесплатная. А когда я раз в неделю приезжаю покататься, плачу за себя по коммерческой цене, как человек с улицы. Это похоже на воровство?

Юля сидела, независимо вздернув подбородок, но в то же время бросала на Рыбакова лукавые взгляды. «Если ты сейчас будешь молить меня о прощении, не зря потратишь время», – сигнализировала она.

Увы, муж не понимал ее.

– Давай, как говорим мы, бюрократы, подведем итоги и расставим акценты. Ты, оказывается, выходила за меня по расчету, убежденная, что я – матерый коррупционер. Я считал, что женюсь на девушке, которой понравился. До сегодняшнего дня я наивно считал, что могу еще очаровать женщину. Мы оба ошиблись, но дело сделано.

– Филипп, ты мне на самом деле очень нравишься…

– Юля, не хочу оскорблять тебя предположением, что ты искренне влюбилась в вора и взяточника, каковым ты меня считала. Сейчас дело не в этом. Просто раз и навсегда запомни, что никаких других денег, кроме моей зарплаты, ты в этом доме не увидишь! Я принял завод под свою руку двенадцать лет назад. Он дышал на ладан, и меня сунули в директорское кресло только для того, чтобы я окончательно его развалил. Я, видишь ли, был очень толковым ученым, в двадцать шесть лет доктор наук, и меня прочили на должность замдиректора в одном закрытом НИИ, но для этого нужен был опыт управленческой работы. Пусть даже негативный опыт. Я послушно вел завод к разорению, а потом вдруг понял: если завод закроют, город умрет. Юля, я никогда не защищал родину с оружием в руках, никогда не рисковал жизнью на передовой, и я понял: отстоять завод – это будет моя война. Сейчас ты скажешь – какой высокопарный и напыщенный дурак, но я мужчина, и честь страны для меня не пустой звук. А какая честь может быть у страны, где в мирное время тонут экипажи, потому что им негде ремонтировать свои лодки, и люди спиваются целыми городами? Я стал бороться. Меня не понимало руководство, меня подсиживали заместители, уже спланировавшие, какие предприятия они откроют на месте разорившегося завода. Долбали служебными проверками, понижали в звании. Моя трудовая книжка распухла от выговоров. Рабочие ненавидели меня, потому что я долго не мог платить им зарплату, а требовал максимальной отдачи. Но я отстоял завод, и знаешь почему? Только потому, что был честен. И самые высокие комиссии, и последний забулдыга-слесарь из электроцеха признавали – я действую только в интересах завода. Я восемь лет жил в общежитии, и на общей кухне жены моих работяг видели: я ем то же, что они. Даже эту квартиру я получил не от завода, а выменял вместо московской после смерти бабушки. Юля, я отразил атаки сверху и выдержал давление снизу и теперь не могу допустить, чтобы ты взорвала меня изнутри.