Клинический случай - [87]

Но я не замечаю никакой слежки, никаких подозрительных личностей. На пирсе торчит пара подростков, они пьют пиво и ловят сардин; пенсионеры дремлют в складных креслах, прикрыв лица панамами размером с крышку от мусорных баков; плюс сладкая латиноамериканская парочка с одной удочкой на двоих, они попеременно вытаскивают из воды маленьких люцианов; и, наконец, трое завсегдатаев, загорелые и обветренные, с полными ведрами наживки, рыбачащие по всей технологии.

Я стаскиваю галстук и расстегиваю верхнюю пуговицу, а затем неторопливой походкой направляюсь к телефону-автомату в конце пирса. С каждым шагом я отрезаю себе путь к отступлению, но не все так просто, у меня есть запасной план: если вдруг одноглазый Джерри выскочит из мусорного бака и начнет стрелять, я сигану через перила и уплыву прочь подобно дельфину.

Охренительный план. «Всегда будь почти готов» – таков мой девиз.

И, естественно, по телефону треплется какой-то старикан. Я смотрю на часы – еще двенадцать минут до полудня. Надеюсь, Клио не плюнет на всю эту затею, если будет занято.

Если она вообще собирается звонить.

Я сажусь на изгрызенную временем деревянную скамейку и тут замечаю, что еще она служит столиком для разделки наживки. Слишком поздно. Теперь у меня вся задница в чешуе тарпона и тухлых креветках. Такой вот я ловкий.

Старикан у телефона вешает трубку и машет мне:

– Звони, сынок.

Бодрый старикашка, метр с кепкой; влажные глазки, пушистые седые волосы и заостренное розовое личико, обрамленное редкими белыми бакенбардами. Он похож на 120-фунтового опоссума.

– Спасибо, но я жду звонка, – говорю я. – Это не надолго.

Он говорит, что его зовут Айк и что он разговаривал со своим букмекером из Северного Майами.

– Никогда не ставь на лошадь, которую назвали в честь блондинки, – с горестным вздохом советует он.

Айк ловит сразу на три спиннинга. Он сматывает один и цепляет на крючок мертвую сардину из пятигаллонного ведра.

– На этом самом месте я поймал двадцатитрехфунтового красного горбыля, – говорит он. – Это было 14 августа 1979-го. Мой личный рекорд. А тебя как звать, сынок?

– Джек.

– Необычное место для телефонных звонков.

– Это необычный телефонный звонок.

– Твое лицо мне знакомо. Но, с другой стороны, все кажутся знакомыми, если тебе уже стукнуло девяносто два. – Он смеется, демонстрируя блестящие вставные зубы. – Либо, наоборот, никого не узнаешь.

Я присвистываю:

– Девяносто два. Невероятно.

– Когда мне исполнится девяносто три, – говорит он, – получится, что я прожил дольше, чем Дэн Сяопин.

– Точно.

– И дольше мисс Клодетт Кольбер. – В глазах-пуговках появляется озорной блеск.

– И дольше Грир Гарсон! – восклицаю я.

– И дольше Элджера Хисса![117]

– Ого, да вы разбираетесь.

– Ну, я занимался этим делом всю жизнь, – говорит человек-опоссум.

Это уже слишком. Я не могу удержаться от смеха.

– Вы в отличной форме! – говорю я.

– Здоровый морской воздух. И рыбалка. – Айк пятится и кидает серебристую блесну через поручни. – Но это не все, – добавляет он. – Еще в молодости я решил: если уж умирать, то только от старости. Бросил курить, потому что боялся рака. Завязал с выпивкой, потому что боялся въехать в дерево на машине. Перестал охотиться, потому что боялся снести себе башку. Перестал ходить по бабам, потому что боялся, что меня пристрелит какой-нибудь ревнивый муж. Решил увеличить свои шансы, вот что я сделал. Веселухи, конечно, много пропустил – да и черт бы с ней. Все мои друзья давно кормят червяков, а я – вот он, стою тут перед тобой!

– Где вы начинали? – спрашиваю я.

– В «Орегониан». А потом три года в «Пост-Интеллидженсер» в Сиэтле. – Он умолкает, чтобы надеть выцветшую кепку с длинным козырьком и отворотом, закрывающим шею. Прогуляв целый век под озоновой дырой, Айк все еще беспокоится о вреде солнечных лучей. – А затем в «Бикон Джорнал» в Акроне и недолго в «Чикаго Трибьюн» и еще в нескольких газетенках, которые уже приказали долго жить.

Феноменально. Наверное, он самый старый из всех живущих авторов некрологов в мире. Я спрашиваю, о чем он еще писал.

– Да обо всем. О легавых, о судьях, о политиках, – пожимает плечами Айк. – Но все закончилось некрологами. Странно, не правда ли, как некрологи могут захватить человека? Это был первый раздел, куда я попал после колледжа, и там же я работал, перед тем как уйти на пенсию. Двадцать семь лет назад…

Человек-опоссум замечает, что одна удочка слабо подергивается. Он интенсивно крутит катушку и так резко дергает, что чуть не падает. Упершись костлявой коленкой в ограждение, он вытягивает здоровенного люциана и бросает его на лед.

– Не пойми меня неправильно, Джек, – говорит он. – Я был хорошим журналистом, но я не твоего поля ягода.

Будь чуть меньше твердости в его голосе, я бы решил, что он блефует.

– Откуда вы меня знаете?

– Я читаю «Юнион-Реджистер» каждый божий день, – заявляет он. – К тому же я смотрю в оба, двадцать минут назад позвонила какая-то девица и спрашивала тебя.

– Это невозможно.

– Думаю, она сейчас перезвонит, – говорит Айк.

На меня наваливается невыносимая жара, я задыхаюсь от запаха гниющей рыбы. Я нервно оглядываю пирс, но никто к нам не идет, а Айк говорит, что почтет за честь одолжить мне свой норвежский нож, который, заверяет он, достаточно остр, чтобы пробить шкуру динозавра. Остатки здравомыслия велят мне немедленно удирать с пирса, но тоненький голосок безрассудства твердит, что я должен остаться и узнать, как Клио Рио выяснила, что именно я стою за диском в ее пакете с капустой.