Клинические основы прогноза трудоспособности при шизофрении - [57]

Данные катамнеза. Через 3 года во время очередной диспансеризации рабочих цеха в ответ на расспросы сообщил терапевту о том, что у него в организме нет соляной кислоты и сероводорода и выделяется гелий, с чем он давно примирился и о чем знает по самонаблюдениям и запаху. Его направили во ВТЭК для перевода на II группу инвалидности. Во избежание этого больной оформил увольнение с завода «по своему желанию» и уехал из Москвы в другой город, где и работает успешно.

Процесс у больного течет медленно, без обострений. Длительный паранояльный этап в течение ряда лет постепенно переходит в параноидный; помимо ипохондрического бреда, имеются идеи преследования, расстройства мышления, отдельные переживания воздействия и, видимо, обонятельные галлюцинации. Но все это не мешает больному твердо держаться на производстве, примиряться с необходимостью перемены работы экономиста на работу вулканизатора и хорошо с ней справляться. Бред хорошо инкапсулирован: эмоционально не насыщен, не сопровождается ни депрессией, ни страхом, ни растерянностью, по своему содержанию не делает больного социально опасным и не влияет на его поведение в производственном процессе и трудовом коллективе.

Пусть это не преодоление и не дезактуализация бреда, пусть это относительная и клинически неполная компенсация, тем не менее мы наблюдаем стойкую социально-трудовую компенсацию. Поэтому не оправдано чрезмерно поспешное направление больного во ВТЭК и определение II группы инвалидности. Даже если бы работа вулканизатора оказалась совсем не совместимой с диагнозом психического заболевания, и тогда надо было ставить вопрос о переводе на другую работу и максимум о III группе инвалидности (обычно в таких случаях не оформляемой больными и поэтому тоже нецелесообразной).

Приведем другой пример компенсации параноидного типа дефекта, когда ремиссия продолжается 25 лет, а бредовой опыт острого периода хотя и остается недоступным критике и включен в структуру своеобразного паранояльного мировоззрения, но не мешает систематически работать на производстве, хотя и не в приобретенной после болезни профессии.

Больной М., 1902 г. рождения, по профессии счетовод, инкассатор, перенес годичный астено-апатический приступ в 1920 г. и 3-годичный приступ с дереализацией и деперсонализацией в 1924–1927 гг. Эти 3 года провел дома, слышал голоса, выходил из своей «телесной оболочки» и наблюдал свое лежащее на диване тело, слышал его дыхание, изучал закономерности отделения духа от тела и возвращения обратно, что всегда происходило (по его наблюдениям) при появлении страха.

Вышел из этого периода резко изменившимся: опустился, был очень аутичен, неряшлив, ушел от людей, пытался работать, но не справлялся. Был медлителен, застенчив, признан инвалидом II группы.

В 1939 г. одной из наших больных был приведен на курсы художников-оформителей (раньше интересовался живописью), прекрасно успевал, хорошо их окончил, ценил коллектив, начал общаться с педагогами и сокурсниками. Был очень дисциплинирован, продуктивно работал 1 1/2 года в специальном цехе художественных игрушек, будучи в это время инвалидом III группы. Во время войны окончил 3-годичные курсы цветоводов и несколько лет успешно работал по этой профессии, однако часто менял места работы. Последние 10 лет работает кладовщиком, пользуясь доверием начальства за свою честность.

Остается вялым, застенчивым, манерным, стереотипным и ригидным, аутичным. Развивает теорию раздвоения человека. Период болезни открыл ему «новые опыты жизни и очень его обогатил».

Может говорить об этом долго, но только «в порядке исключительного доверия к врачу» (ни с кем, кроме своего друга, об этом не говорит). При этом становится разбросанным, несобранным в речи, теряет последовательность, возбуждается и превращается в фанатичного проповедника, обличителя пороков и неверия людей

В случаях длительной и стойкой ремиссии с дефектом возможна и полная социально-трудовая компенсация. Основные помехи к этому у больного М. обусловливаются значительными изменениями личности: вялостью, стереотипностью, манерностью, до сих пор остающейся трудностью общения с людьми. В повседневной жизни больной скрывает свои бредовые концепции, но, излагая их в беседе с врачом, возбуждается, превращается в фанатичного проповедника — обличителя.

Формы компенсации параноидного типа дефекта многообразны. Мы наблюдали: 1) полное критическое преодоление бреда и сознание болезни; 2) дезактуализацию бреда при неполной критике к прошлому: «тогда преследовали, сейчас перестали и никаких влияний я не испытываю». Или «продолжают воздействовать на мой организм, но я привык и не обращаю внимания»; 3) отделение, изоляцию еще актуальных бредовых переживаний от прочих адекватных сторон психической деятельности и, в частности, от профессиональной деятельности, инкапсуляция. Бред остается актуальным в узкой области личных интересов или отношений; 4) диссимуляцию — активную симуляцию психической полноценности путем упорного скрывания своих бредовых убеждений (больной либо убеждается сам, что бредовые высказывания и поведение ведут к конфликту, либо начинает это делать под влиянием психиатров); 5) развитие защитных механизмов и ритуалов: психомоторных приемов ограждения себя от идеаторных автоматизмов и галлюцинаций; 6) более или менее удачное приспособление психотических переживаний к реальной действительности, не мешающее производственной деятельности, включение, «впаяние» психотического опыта в общее мировоззрение больного; 7) нечастые, но очень своеобразные случаи гиперкомпенсации, когда поведение по бредовым мотивам (т. е. полное подчинение бреду) ведет к повышению продуктивности в работе; например, при бреде самообвинения (Е. Н. Каменева, 1957), при бреде отношения и преследования для доказательства своей невиновности и опровержения будущих обвинений (Ф. А. Левинзон, 1939), для оправдывания перед обвинителем (Л. Л. Рохлин и И. К. Янушевский, 1949). Приведем пример.