В Москве перемены чувствуются всего сильнее. Тот кто живет здесь достаточно долго, может рассказать, как все было. Лет 40–50 назад повсюду (местами еще и теперь), городское общежитие носило все признаки деревенского: посиделки перед подъездами, общественное мнение о каждом из жильцов, вполне крестьянские по своему характеру «гулянки» с распеванием песен на всю улицу, сельское гостеприимство и хлебосольство, пироги по воскресеньям или по праздникам, чистота в доме на манер деревенской горницы и т. д. Присутствовали и свои отчетливые особенности коллективного мышления — плохие или хорошие, другой вопрос: известный фаталистический, сторонний взгляд на все, что выходило за пределы двора и дома — не в том смысле, что оно было безразлично, но что находилось вне юрисдикции и разумения человека: для этого было всем ведавшее «начальство». Вера в доброго царя, олицетворявшего общественную необходимость, оставалась, вопреки очевидности, в душе очень многих — в него верили так же, как душевнобольной верит в сидящего в нем Создателя и Спасителя: в обоих случаях идея биологически детерминирована. Бессознательной или подсознательной стороной этого долготерпения и консерватизма был страх, что новое будет в любом случае хуже старого: скептицизм старый как мир и имеющий под собой веские основания.
Действительно, всякий распад общественных связей и устоев опасен — именно из-за неустойчивости человеческой психики, как индивидуальной, так и общей, чреват душевной патологией: также как отдельного лица, так и коллективной.
В этом свете консерватизм и близорукость Маньяна носят общечеловеческий, трансцендентальный и, сейчас бы сказали, экзистенциальный характер. Это старый как мир страх перед психическим заболеванием, перед начальным «грехопадением» человека, которое Христос может смягчить, но искупить не в состоянии. Страх этот меньше, когда жизнь людей неизменна, когда неколебимость ее форм узаконивает постоянно присутствующее в ней сумасшествие, но всякие потрясения человеческого бытия, все новое и неведомое, сразу же нарушает хрупкое равновесие, лишает мыслящего субъекта твердой почвы под ногами, выбивает и без того шаткие основания из-под его суждений, настроений и чувствований.
