Клеймо Сэкеттов - [3]

Несмотря на то, что я просто онемел от холода, голова работала лучше, я был способен логически мыслить и принимать обдуманные решения. Это было обнадеживающе. Ведь впереди меня ожидала масса трудностей.

Теперь Энджи уже наверняка поняла, что со мной случилась беда. С тех пор, как мы поженились, я никогда не проводил ночь вдали от нее; возможно, и мой конь вернулся к фургону. Это могло означать только то, что со мной что-то неладно.

Чтобы идти дальше, мне надо было приодеться. От ствола большого старого платана я отодрал два прямоугольных куска коры. Из пояса, орудуя своим каменным ножом и зубами, нарезал ремни, с помощью которых прикрепил кору к ступням. Это сбережет мне ноги. Затем принялся рыть ножом землю. Работал до тех пор, пока не нашел длинный, гибкий корень, чтобы скрутить из него достаточно большую петлю. Обернув ее вокруг моей головы и связав концы, я повесил на обод пушистые веточки вечнозеленых деревьев. Получилось нечто вроде шапки. Пусть она была неказиста, но все же хоть как-то защищала от ветра и сохраняла тепло.

Будь у меня больше времени, я смог бы сделать что-нибудь получше, но надо было двигаться вперед. Правая нога сильно опухла, сейчас я ничем не мог ей помочь. От тяжелой работы пальцы опять начали кровоточить. Соорудив посох из сухой коряги, я тронулся в путь, держась под прикрытием скал и деревьев.

Прошел я минувшей ночью хоть милю? Если так — великолепно. Сначала они будут искать мое тело возле реки до тех пор, пока не нападут на след.

Солнце поднялось высоко, когда я пробирался вверх по каньону, где росли кипарисы. Справа возвышалась Бакхед-Меса — Голова Оленя. На северном склоне этой горы я оставил Энджи и фургон. Там были еще винтовка и запасной револьвер.

Неожиданно позади меня раздалось радостное улюлюканье. Пришлось остановиться, постоять, перевести дыхание и прислушаться. Должно быть, кто-то обнаружил оставленные мною следы и созывал остальных. Во всяком случае, именно такое объяснение я дал этому крику. С этого момента им стало известно, что они разыскивают оставшегося в живых.

Если они знали о существовании фургона — а я нисколько не сомневался в этом, — то им не о чем было беспокоиться. Я понятия не имел, сколько человек идет по моему следу, но все они, без сомнения, уже сорвались с места и ринулись сюда. Им не составит особого труда домчаться до поляны, где стоит фургон, раньше меня. Ситуация не оставляла мне шансов на спасение. Думать о том, что произойдет, если мои предположения верны, не хотелось. Главное — добраться до фургона и найти Энджи. Теперь я уже не мечтал о медицинской помощи, а хотел только одного — чтобы в моей руке оказался заряженный револьвер. И уж я не промахнусь, встретив того, кто устроил мне засаду.

Благодаря посоху я все же продвигался вперед, хотя поврежденная нога распухла так, что того и гляди придется распороть шов на брюках. Раны на руках и голове болели. В бок мне словно воткнули палку — скорее всего, я сломал несколько ребер. И все же мне грех было жаловаться, по всем правилам я должен был быть уже мертв.

Когда в меня стреляли, я стоял на Блэк-Меса — Черной горе, которая на юго-востоке соединялась с горой Бакхед. Каньон, где росли кипарисы, определенно выходил к западному склону этой горы. Следуя по нему, я надеялся достичь вершины Бакхед.

Склоны каньона представляли собой хаотичные нагромождения скал, поросших деревьями и кустарником. Не раз и не два здесь проносился огонь, оставляя за собой обугленные стволы. Но, как всегда бывает после пожара, лес быстро поднимался снова, становясь еще гуще, чем прежде. И это было в мою пользу. Никто не рискнет пробираться вверх по каньону на лошади. А насколько я знаю ковбоев, ни один черт ни за что не заставит их сойти с седла и подниматься пешком в гору. Да-да, ковбой — такой проклятый дурак, что будет вкалывать хоть по двадцать пять часов в сутки, если только ему не надо расставаться с седлом. Поставьте его на ноги, — и у него останется лишь одно желание — поскорее усесться на землю, набить трубку, закурить и поразмышлять о лошадях и поездке верхом. А после того как все обдумает, он снова заберется в седло и поедет дальше.

Было холодно… жутко холодно, а я от напряжения обливался потом. Мне стало не по себе. Если капли пота замерзнут, то тепло моего тела будет расходоваться только на то, чтобы растопить их, и тогда я умру.

Один раз я прорубил во льду, покрывшем ручей, дыру и напился, но больше не останавливался, а шел и шел вперед, как будто взялся за дело, которое никак нельзя бросить.

Я был рослым, худощавым парнем с широкими плечами и большими руками. Кроме тяжелой работы и борьбы, мало что видел в жизни. Там, на холмах Теннесси, говорили, что я слишком неуклюж для танцев и что у меня нет музыкального слуха. Битва, сражение — другое дело. Там я на своем месте. У меня есть кулаки, револьвер, охотничий нож. Ими я неплохо владею. А уж о том, что Сэкетты чемпионы в состязаниях по стрельбе, известно всем.

К полудню я достиг конца каньона. В нескольких ярдах от меня склон горы круто обрывался и открывался еще один каньон. Пологий ровный склон — Бакхед лежал по правую руку. Его покрывал густой лес.