Клеймо оборотня - [100]

— Ты жрец?

— Да, — суетливо кивнул юноша.

Человек говорил с акцентом, и его выговор был незнаком Исфендиру. И вдруг он рассмеялся.

— Я тоже жрец. Был жрецом. Больше уже нет. Был жрецом в Египте, далеко отсюда, давно. Жрецом бога Атона, жрецом фараона Эхнатона.

Исфендир не удержался и посмотрел на него.

— Ты не туранец?

— Нет, — ответил он. — Египтянин. Жрец бога Атона, давно-давно. Приходить Хоремхеб, убивать Эхнатон, старый боги вернуться. Менереб, жрец Атона, стать жрец Амона. Помогать Хоремхеб убивать жрецы Атона. — Он наклонился к Исфендиру и с Жаром заговорил — Ты запомни, жрец Ахуры, ты запомнить слова Менереб. Важно, очень важно! Ты запомнить, жрец Ахуры!

Исфендир отвернулся, решив, что этот человек потерял рассудок.

Вскоре на землю опустилась ночь. Костры туранцев один за другим погасли, и свод небес озарила полная луна, заливая мир своим холодным сиянием. Исфендир лежал без сна на холодном земляном полу, поэтому он сразу услышал, как сосед вдруг закричал от боли. Юноша приподнялся на локте и посмотрел в его сторону, напрягая зрение, силясь увидеть, что происходит с товарищем по несчастью. Но в следующий момент он крепко зажмурил глаза и изо всех сил замотал головой из стороны в сторону, словно стряхивая с себя наваждение, потому что увиденное им во тьме шатра не могло быть правдой.

Однако глаза не обманывали его, и некоторое время спустя, когда в шатер ворвались туранцы, чтобы выяснить причину душераздирающих криков, Исфендир, застыв от ужаса, смотрел, как оборотень, злобно рыча, напал на вошедших. Быстро покончив с ними, чудовище бросилось вон из шатра в поисках новой добычи. Исфендир попытался освободиться от пут и убежать, пока оборотень не вспомнил о нем и не вернулся, но веревки оказались слишком толстыми, а узлы слишком крепкими, и как Исфендир ни старался, напрягая последние силы, развязать их он не смог.

Погруженный во мрак туранский стан огласился криками боли и ужаса, и эта немыслимая какофония, от которой волосы на голове вставали дыбом, продолжалась около часа. Все это время Исфендир лежал на холодном полу, дрожа от страха, не в силах пошевельнуться или открыть глаза. И вдруг стены шатра рухнули под ударами могучих лап, и Исфендир оказался на открытом пространстве один на один с оборотнем, в окружение огромного множества трупов, изуродованных и разодранных на куски. Оборотень опустился на четвереньки и навис над беспомощным юношей. Его клыки были в крови, в зубах застряли куски человеческой плоти, кровь капала с огромных когтей. Он был страшен в лунном свете. Перед лицом ужасной и мучительной смерти Исфендир затрепетал, громкие рыдания сотрясли его грудь. О, как ему хотелось жить!

Однако вопреки ожиданиям оборотень не напал на него. Подобравшись на четвереньках к молодому Магу, монстр вдруг остановился, пристально вглядываясь ему в лицо, а затем неожиданно впился клыками в плечо Исфендира. Раздался треск костей и хруст разрываемой плоти. Исфендир дико закричал, извиваясь всем телом, пытаясь вырваться из тисков мощных челюстей. Но в этот момент оборотень сам отпустил его. Некоторое время монстр продолжал смотреть на Исфендира, а потом, поднявшись на ноги, скрылся в темноте.

На следующий день на место побоища пришли солдаты царя Вишташпы, посланные отомстить за смерть Джардруши. Они освободили раненого Мага, который и поведал о событиях предшествующего дня и ночи, не упомянув, однако, о собственной роли в убийстве пророка. Из его рассказа солдаты заключили, что это, должно быть, Ахура Мазда послал ангела мщения, дабы воздать туранцам по делам их, каковое объяснение и сочли официальным при дворе царя Вишташпы. Исфендира приветствовали, как настоящего героя, истинного слугу Великого Бога Ахура Мазда, и он охотно принял эти почести, пряча стыд за мишурой славословий и наград.

Зуваношу и других Карпа нов схватили и незамедлительно казнили по приказу царя Вишташпы. Лишь один человек из туранцев уцелел, чтобы вскоре также взойти на плаху. Это был сам предатель, который впрочем вполне мог бы спасти свою жизнь, рассказав, как подвигся он на защиту пророка, и призвав Исфендира в свидетели. Однако Исфендир, которому было известно, что этот человек и есть тот самый «ангел мщения», разгромивший туранцев, не мог себя заставить поднять глаза на него, сама мысль о нем приводила юношу в обморочное состояние.

Впрочем пленник так и не попытался предпринять ни малейшей попытки спасти свою жизнь. Более того, когда меч палача взлетел над его головой, этот странный человек смеялся и — плакал от счастья. Его голову, насаженную на длинный шест, выставили за воротами города Балха в назидание другим, однако мертвое лицо, взирающее на проходящих с высоты городских стен, дышало радостью и умиротворением. Необычайное поведение казненного так и осталось загадкой и для царя Вишташпы, и для жрецов Магайа, которым надлежало продолжить великое дело погибшего пророка, и для самого Исфендира.

Но вот прошел месяц, и когда в звездном небе Хорезма вновь засияла полная луна, неожиданно и неотвратимо к Исфендиру пришло понимание. В ту ночь он ушел подальше от людей, в горы, чтобы предаться медитациям, в который раз пытаясь совладать с чувством стыда и вины. Неожиданно он ощутил резкую колющую боль в животе. Через мгновение эта боль, многократно усиленная, распространилась по всему телу, подобно тому, как в знойное, суховейное лето занимается от огня степь. Боль обрушилась на него сокрушая каждую косточку, каждый сустав, каждую пядь поверженного в страдании тела, прижимая к земле и исторгая нечеловеческие крики из его груди. Взгляд его затуманился, все вокруг стало расплываться. И вдруг ему показалось, что он видит чудовище, страшное и отвратительное, которое подбирается все ближе и ближе, то самое чудовище, что охраняет врата Обители Лжи, алчущее крови, и смерти; зверь, лишенный разума, не имеющий иных помыслов, кроме ненависти, злобы и жестокости. Но в последнее мгновение Исфендир осознал, что чудовище не подбирается к нему извне, а поднимается из глубины собственной души, погружая во мрак остатки разума.