Клетка - [2]

Пес по-прежнему бежал впереди. Сестра Луиза осторожно ступила на песок. Позади, далеко в стороне, стояли целиком вытащенные на берег шаланды, около прохаживались рыбаки. Вода начала отступать, и это было ей на руку. Отлив вынесет ее куда нужно. Глядя на безмятежное море, она чувствовала, как успокаивается, не оставляя место страхам и сомнениям. Идя по песку, монахиня поворачивала голову так, чтобы накрахмаленный чепец не мешал смотреть на безбрежное море. Здесь мать, очень любившая воду, научила ее плавать, здесь же отец едва не ударил, когда она пролила бокал красного вина ему на безукоризненно белые брюки. Он вовремя осекся, но она до сих пор помнила, каких усилий ему это стоило, как он затрясся, едва сдерживая себя. И вот теперь, освобожденная от шор праведности и всепрощения, она призналась себе, что никогда его по-настоящему не любила. Мать – другое дело… из нее так и выплескивались к нему любовь и обожание, яркие, теплые и обволакивающие, щедро сдобренные неуемными ласками и нежностью.

Монахиня миновала невысокие безжизненные скалы – обошла их вдоль зарослей тамариска – и приблизилась к маленькой бухте, что застыла в одиночестве, и лишь переливы потоков теплого воздуха от нагретых солнцем скал нарушали ясную неподвижность моря и пляжа. Вдали, там, где воды смыкались с небом, четкой линии горизонта не было – одна бледная дымка цвета внутренней стороны высушенных солнцем раковин мидий, усеивавших берег.

Монахиня опустилась на песок в тени невысокого утеса. Пес подошел и гавкнул. Она не обратила внимания, и он принялся искать что-то у самой кромки моря. Сестра Луиза рассеянно смотрела на него. Затем, стряхнув оковы самоотречения, лениво подняла лежавшую рядом палку, пепельно-серую от солнца и воды, гладкую, и с легким удовольствием провела по ней пальцами. Пес возвратился и свернулся калачиком у ног монахини. Солнце постепенно растворялось в море, тени от скал удлинялись, удручающе однообразно кричали чайки. Так и просидела сестра Луиза до сумерек, теребя отполированную палочку, словно четки, что лежали в кармане ее саржевой юбки. Пес уснул. Поднялся едва заметный туман, заволок звезды. Море, подчиняясь силам Луны, отступало.

Монахиня поднялась и начала медленно раздеваться. Пес проснулся и, рассчитывая на игру, побегал немножко взад и вперед, а потом разочарованно заскулил. Следуя многолетней привычке, сестра Луиза аккуратно складывала одежду на ровный валун. Платье было не ее, принадлежало монастырю. Не желая познать собственную наготу, она осталась в ночной рубашке и грубых шерстяных чулках. Придавила стопку одежды на валуне тяжелыми черными башмаками. Наконец отстегнула тугие резинки чепца, сложила его и сунула в башмак. И с непривычкой ощутила, как прохладный ночной воздух ласкает коротко подстриженные волосы.

Она подошла к самому морю. Пес ковылял за ней по пятам. Без колебаний она вошла в воду, почти не чувствуя холода. Вскоре остановилась, ощутила, как ее начинает тащить отлив, и опустила руки – теперь и они соприкасались с прохладой моря. Пес лаял и скулил, бегал из стороны в сторону вдоль кромки воды. Глубина была ей уже по пояс, монахиня присела – плечи скрылись – и поплыла брассом, неспешно, без труда превозмогая вес намокших ночной рубашки и чулок, что тянули на дно. Проплыв несколько сотен ярдов, она обернулась на берег. Там, вдали, на фоне неба мелькнули фары автомобиля. К востоку от них в ночи мерцали огни летних домиков. Над пляжем, где она разделась, одиноко сияло окно виллы, наполовину заслоненное черным стволом миндального дерева. По мерному повороту его силуэта на фоне окна монахиня догадалась, что отлив сносит ее к западу, прочь от берега. Ее вполне устраивало плыть по течению, ждать, когда верх возьмут холод и усталость. Потом она почувствовала, что с ноги съезжает чулок и, не раздумывая, сбросила его. Отлив все скорее уносил ее в открытое море. Вскоре она освободилась и от второго чулка.

Пес вернулся к винной лавке и устроился на запорошенной песком деревянной ступеньке. А трое рыбаков по-прежнему пили местное вино, закусывали жареным тунцом, косяки которого теперь шли вдоль побережья в поисках устьев рек для нерестилищ. Никто из рыбаков о монахине и не вспомнил. У голой лампочки – она висела над заросшей плющом верандой – вились комары. Один из рыбаков отрыгнул, ощутил во рту кислый привкус вина и бросил псу объедки со своей тарелки.

Крыса, что рылась среди выброшенного прибоем хлама, унюхала нечто новое, покрутила головой и углядела на валуне стопку прилежно сложенной одежды. Пожевав краешек накрахмаленного чепца, она вернулась к морю, а высоко в небе с едва слышным гулом, с едва заметными огнями пролетел «Боинг-707» компании ТАП рейсом на Рио-де-Жанейро.

Когда огни «Боинга» исчезли в ночи, сестра Луиза, урожденная Сара Брантон, дочь полковника Джона Брантона и его жены Джин, беременная уже три месяца, ощутила: холод и усталость овладели ею настолько, что хотелось одного – забыться. Подняв руки над головой, она позволила себе погрузиться под воду. Но тут оказалось, что тело – этот великий предатель души – живет в постоянной вражде со смертью. В подводной тьме Сара поняла: тело вновь побеждает душу; руки и ноги словно сами по себе вынесли ее, захлебывавшуюся, на поверхность, забили по воде. Она отдышалась и еще долго помогала себе держаться на плаву медленными, слабыми движениями.