Клёст - птица горная - [19]

Попал…

Грач привел меня в одну из холщовых палаток, коих имелось неисчислимое множество. Они все располагались правильными рядами, выровненные по нитке, как солдаты в строю. Жилище типового размера, рассчитанное строго на 10 человек, возле которого на треноге стоял закопчённый котёл, тоже на 10 порций.

— Десяток, становись! — заорал горбоносый Грач.

Из палатки заполошно выскочило 6 человек, седьмой бросил котёл и тоже встал в строй. Команда застала всех врасплох: трое светили голым торсом, все отдыхавшие в палатке оказались босыми. Пара наёмников — явно желторотые первоходки, а голопузые очень похожи на отъявленных висельников. «Кашевар» браво отсвечивал огромным фиолетовым фонарём под левым глазом, на его ногах красовались лапти, сплетённые из кожаных ремешков. Какая обувь у остальных бойцов, я в тот миг предпочёл не думать.

— Слушай сюда, быдло! — продолжил Грач. — Вот это — отныне ваш новый командир, отец ваш родной и сам Господь бог-Вседержитель Пресветлый в одном лице. Слушайте его, как священника на проповеди, если хотите сохранить вашу трижды никому не нужную жизнь. Если, конечно, вы, придурки, знаете, кто такой священник, и чем он занимается. Понятно?

— У, да, да, га, — отозвалось быдло, не особо возражая и расслабленно улыбаясь.

— А ты сам куда, Грач? — спросил один из уголовников, почесав волосатое татуированное брюхо.

— А у меня и без вас полный десяток, вы мне нафиг больше не усрались, — ответил тот радостно и любезно, потом повернулся ко мне. — Будь здрав, Клёст! Не скучай! Моя палатка рядом, если что.

Он снова хлопнул меня по плечу и потопал к себе, мурлыча под нос фривольную песенку.

— Здравствуйте, бойцы! — громко крикнул я, подтянувшись.

— Здрав, здрав, здрав… — вразнобой ответили мне, изображая разную степень подчительности.

«Господи, да за что мне всё это?!!»

— Разойдись! — в сердцах бросил я и пошёл устраиваться в палатку.

Как я помнил, место командира — строго напротив входа, наособицу ото всех, спящих от входа направо-налево. Такое расположение очень удобно: ты лично сам видишь всех входящих-выходящих, а они при этом тебя ногами не задевают. Кроме того, во время сна тебя никто спросонья не бьёт руками или ногами.

Каково же было моё раздражение, когда я увидел, что это место кем-то уже занято. Не вдаваясь в рассуждения, я, раздражённый неудачным днём, просто ногой отшвырнул чужую лежанку в сторону и бросил на освобождённую территорию свой отстёгнутый пояс. Почувствовав спиной молчаливое напряжение, я повернулся лицом ко входу.

— Командир, ты не прав, — заявил мне сухощавый шкет, стоявший впереди вошедших. — Не по понятиям это, не по совести. Мы тебя впервые видим, а все места давно поделены.

За его спиной торчал молчаливый авторитет с разрисованным татуировками животом, лицо которого выражало искреннюю скорбь из-за того, что этот жалкий мир так несовершенен, и некоторые безмозглые особи не понимают своего истинного места в нём. По его левую руку располагался третий, безо всякой высокой дипломатии выставивший вперёд нож.

Я выдержал паузу; как я и предполагал, тщедушный заводила сделал шаг вперёд. Осталось нанести ему удар ногой в грудь, отбрасывая на пахана, а потом перехватить руку с ножом от третьего и сделать ей перелом.

Пахан вскочил и сам кинулся на меня, но я отбросил ему под ноги покалеченного. Авторитет запнулся и снова рухнул, а я безо всякого политеса ударил упавшего ногой в лицо, перевернув его на спину. Он сжимал в кулаке стилет — я быстро наступил ему на руку, вырвал оружие и изо всех сил ударил его остриём в запястье — гранёное лезвие легко проткнуло плоть и вонзилось в землю, пришпилив руку напавшего как бабочку на картонку.

Заводила кое-как встал, но, видя общую картину, на которой один из подельников баюкает сломанную руку, а великий пахан скулит, потихонечку вытаскивая стилет, пригвоздивший его руку к земле, почёл за выгоду помолчать, благо никаких приказаний от подельников более не поступало. Он повертел головой вправо-влево — да, в бой никто не рвётся…

— Слушай мою команду! — заорал я. — Ты, самый шустрый, — бегом к полковому лекарю!

Я ткнул пальцем в грудь подстрекателю.

Он ещё мялся.

— Тебе что, два раза повторять?! Грач вам что сказал, а?! — я ваш отец и Бог!

Для слабого душой, не получившего поддержки от товарищей, такой аргумент показался достаточным, и он опрометью бросился вон — только палаточный полог взметнулся. Он, конечно, потом перед подельниками станет оправдываться, что хотел как лучше, — хотел, чтобы им поскорее оказали докторскую помощь…

— Сука! — прошипел пахан, вырвав, наконец, свой стилет. — Ну, не жить тебе!

Второй покалеченный только промычал, но глянул не менее яростно.

Я подобрал выроненный нож, показательно сломал руками фуфловое лезвие, швырнул обломки наземь. Потом отобрал у пахана окровавленный стилет, благо тот не мог достойно сопротивляться, и швырнул его к изголовью своего отвоёванного ложа:

— Мы тут все в одной лодке. Разница только в том, что меня назначили рулевым по КОНТРАКТУ, а вас — нет. Вы поняли, да? — если со мной что-то случится в мирное время, то первый спрос будет с вас, придурков. Вы сюда зачем пришли? — заработать бабла или убежать от петли? Так вот: за убийство десятника вас, идиотов, вздёрнут так же, как обычных карманных воров. И если я в мирное время совершенно случайно умру хотя бы даже своей смертью — первый спрос будет с вас. И допрашивать вас будет не городской суд, а военный трибунал, который сам себе не простит, если кого-то не отправит на каторгу, — хотя бы. Вы что, не знали?