Клеопатра - [28]

С самого начала ясно, что любовь — это проклятие. Дидона, жертва своей страсти, бродит по городу, где она распоряжалась строительными работами и следила за благопристойностью и порядком. Ныне же царица неразумна и рассеянна, как раненая самка оленя. Вместе с нею приходит в запустение и упадок и её государство. Пламенная любовь препятствует созиданию. Карфаген, в котором недавно кипела жизнь, замирает. Во время охоты Дидона и Эней укрываются от дождя в пещере и становятся любовниками. Этот день — первый предвестник скорби и смерти. Всю зиму, позабыв о царстве, они пребывают в «плену сладострастия», о чём судачат карфагеняне. Зло и пагуба, порождённые их страстью, распространяются, нарушая равновесие всего сообщества, сея рознь и вражду: весть о «романе» Дидоны с чужеземным царевичем распространяется по всему северу Африки, и цари сопредельных стран начинают подумывать о войне.

Юпитер, недовольный тем, как Эней, которому на роду написано «стать правителем Италии, основателем могущественной империи, оружейником войны, родить сыновей и привести целый свет под власть закона», пренебрегает своим долгом и сходит со своей стези, посылает к нему Меркурия. Божественный вестник обнаруживает, что тот проводит время в недостойных забавах и развлечениях, стал «ручным мужем» и постыдно покорствует чужеземной женщине — всё это из-за опасной силы любви.

Так упрекал его бог: «Ты сейчас в Карфагене высоком

Зданий опоры кладёшь, возводишь город прекрасный?

Женщины раб, ты забыл о царстве и подвигах громких?..»

Меркурий призывает его вспомнить о своём сыне, если уж Эней не думает о своей чести, ибо великая будущность наследника будет погублена. Наконец в Энее просыпается стыд, и теперь он горит желанием поскорее покинуть Карфаген.

Он приказывает своим спутникам готовиться к немедленному отплытию. Дидона молит его остаться, осыпает упрёками и бранью. Эней проникается к ней жалостью, но решимость его остаётся непреклонной. Он отвечает царице с холодной учтивостью, что не является её законным супругом и обязан исполнять свой долг не перед ней, а по отношению к своему отцу, своему сыну и предначертанному богами уделу основать Рим. «Там и любовь, и отечество там!» И, скованный долгом, он приказывает ставить паруса. На закате Дидона видит, как его корабли покидают Карфаген. Вне себя она проклинает своего былого возлюбленного и молится, чтобы между Карфагеном и Римом отныне не стихала вечная вражда и шла война, жестокая и разрушительная. Затем — глаза её налиты кровью, сердце бешено колотится, щёки пылают, — она выбегает во внутренний двор, всходит на погребальный костёр, сложенный по её приказу, и закалывается мечом Энея.

Поэма Вергилия — это история Дидоны и Энея, история римского героя, соблазнённого африканской царицей, которой всё же не удаётся сделать так, чтобы он, опозорив себя и предав Рим, забыл своё происхождение, предназначение и долг, остался с нею навсегда, невольно наводила читателя на аналогии. Никто не мог отделаться от мыслей о Клеопатре, о Юлии Цезаре, который тоже был «скован цепями долга» и, подобно Энею, вернулся из Африки в Рим, и об Антонии, в котором чувство возобладало.

Дидона любит. Её любовь — это напасть, от которой сам Эней свободен, хотя он вовсе не бесчувствен: её упрёки мучительны для него, её мольбы раздирают ему сердце. Но Эней знает, что любовь — это несерьёзное дело, это не то, чему следует посвятить жизнь, где не должно быть места личным чувствам. Эней исполняет свой долг перед своим отцом и перед своим сыном, ибо на получении и передаче от отца к сыну — по прямой мужской линии — имени и собственности стоит государство. Будь Дидона его законной женой, он бы, наверное, так же ревностно выполнял свой долг и по отношению к ней, поскольку это входит в обязанности уважающего себя мужчины — защищать хозяйку своего дома, почитать мать своего сына. Однако внебрачные связи — это всего лишь мимолётные развлечения на досуге, отдых от трудов. «Частные», личные чувства, заставляющие индивидуума чего-то искать и добиваться для себя самого, причём это «что-то» не обязательно послужит на благо большей социальной группы, следует сурово осуждать и подавлять.

Именно этот закон преступили, как казалось римлянам, Антоний и Клеопатра. Когда Плутарх описывает, как Антоний, в нетерпеливом ожидании Клеопатры, вскакивает из-за стола и подбегает к берегу посмотреть, «не белеет ли ветрило», читателям, воспитанным на примере непреклонного Энея, его поведение казалось в лучшем случае недостойным, а в худшем — просто позорным.

Впрочем, фактические и эмоциональные аспекты этого анекдота, как и многих других, составляющих «легенду Клеопатры», могут быть поставлены под сомнение. Из Парфянского царства на левантийский берег Антоний привёл усталую и деморализованную армию. Клеопатра должна была привезти продовольствие и деньги для выплаты жалованья солдатам, которые в противном случае могли бы взбунтоваться. Так что вполне вероятно, что его нетерпение объясняется не только пылом стосковавшегося любовника.

Мы вправе оспорить и те допущения, благодаря которым строится некая «мораль» этой истории и та система ценностей, где Антоний предстаёт жаждущим, а Клеопатра — безнравственной. Он пробыл в походе восемь месяцев, он видел гибель тысяч своих солдат и сам многократно рисковал жизнью. Что же такого в том, что, оказавшись в относительной безопасности, он обратил свои помыслы к своей возлюбленной и другу, к утончённой и умной женщине, которая родила ему двоих близнецов и которую он, так надолго отправляясь на войну, оставил беременной, к женщине, которая была единственной из всех сподвижников, кто, подобно ему, знала, как тяжко бремя власти? Предположим, что он тосковал по ней. Предположим, что прибытие её откладывалось со дня на день и ожидание делалось столь нестерпимым, что он вскакивал из-за стола и вглядывался в горизонт. Что уж в этом поведении такого нелепого и заслуживающего осуждения? И должны ли мы признать, что судьба, уготованная Юпитером Энею, — воевать, править и пестовать своего сына — исчерпывает до конца и охватывает целиком весь спектр человеческих возможностей? И всегда ли индивидуальное чувство должно быть подчинено жёстким требованиям патриархального, националистического государства? И разве сексуальность нужна для того лишь, чтобы не пресеклась династия? И неужели Дидона всегда обречена на разлуку и смерть?