Клеопатра - [126]

Наконец он соблазнён, и как только его голова опускается ей на грудь, она даёт сигнал своим служанкам. Шёлковый занавес опускается и скрывает любовников от глаз публики. Танцующие девушки исчезают, музыка журчит и переливается, опахала мерно колышутся. Внезапно мелодия меняется, ритм учащается, становится более настойчивым. Звуки труб зовут всё выше и выше и сменяются торжествующими фанфарами. Мы видим, как поднимаются и опускаются вёсла, поднимаются и опускаются, пока не показываются наконец смятые ткани и волнообразно двигающееся женское тело. Этот напыщенный кинематографический эвфемизм означает, вероятно, две вещи. Первое: Клеопатра и Антоний трахнулись. Второе: раковина сомкнулась, приняв в себя Антония. Алчущий жемчужину-Клеопатру, он забрался внутрь магической сферы женского царства.

В этой сфере царит кэмп-Клеопатра, королева эксцессов. В её необычном королевстве серьёзное превращается в смешное. Традиционно народное и женское оружие — смех. Клеопатра-Кольбер поддразнивает Антония, она соблазняет его обычной игрой в прятки, спрятавшись в глубине корабля. Клеопатра-кэмп смеётся и над собой, и над окружающим, превращая страх, опасность, власть, грех в легкомысленную забаву. В Телемском аббатстве Рабле была найдена загадочная поэма. Она была написана торжественным и внушительным слогом, однако друг Гаргантюа разгадал тайну — это была всего лишь инструкция по игре в мяч, — «и отличная шутка!». Клеопатра и Антоний, пишет Хелен Сиксоуз, «покидают маленький старый мир, эту планетку-раковину со всеми её тронами, интригами, трескотнёй, войнами, соперничеством, фаллическими состязаниями». Их новый мир похож на мир Телемской обители, где древние законы Диониса совмещаются с современной нетерпимостью к ханжеской добродетели и бережливости. Там нет ничего постоянного, даже пол — понятие переменное. Антоний де Милла оставляет волкодавов — символ мужественности — на пороге у Клеопатры. Он отказывается от «милитаристской» идентификации и от власти, с помощью которой собирался заклеймить порочность Клеопатры. Прежде чем оказаться с ней в постели, он вновь обретает свою вирильность, но до этого идёт свободная и легкомысленная игра, частью которой является феминизация. Его мужественность в её мире является игрой — и ничего больше. Не оружие, а игрушка. Клеопатра-кэмп отвергает и переворачивает старые ценности, противоречит всем обыденным установкам, и приглашает поклонников посмеяться вместе с ней. Она не является добродетельной женщиной, скорее, намёком на нечто большее, на что-то, что уже выходит за пределы этого обыденного мира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРИУМФ ЛЮБВИ

На протяжении веков образ Клеопатры менялся неоднократно. Возможно, в будущем появится ещё множество таких образов. Те формы, в которые люди воспринимали её в прошлом, отнюдь не исчерпывают возможностей дальнейших метаморфоз. В огромном количестве историй, анекдотов и легенд о Клеопатре содержится масса не использованных ещё сюжетных линий, которые не написаны, не сняты, не нарисованы.

Современники сравнивали её с Еленой, Семирамидой, Омфалой, Дидоной, Изидой. Поначалу её образ был отлит по готовым шаблонным формам. С тех пор он множество раз преобразовывался, создавались новые формы, которые постепенно сами превращались в шаблоны для следующих. «Сюда идёт моя Клеопатра!» — пела в 1985 году современная рок-группа. «Клеопатра» — идентифицируемый объект, хотя и бесконечно изменчивый. В какой-то момент «Клеопатрой» стала Элизабет Тейлор. Рекламные призывы уверяют нас, что мы тоже можем приобщиться к великой царице, если будем использовать мыло «Клеопатра». Имидж — это маска, а маску легко можно позаимствовать. Маска — кусок искусственной материи, она легко снимается с того, кто её носит в данный момент. Она может быть с таким же успехом надета другими. Потребитель мыла «Клеопатра» не может быть реальной Клеопатрой, но лишь потому, что реальной «Клеопатры» никогда не существовало.

«Опасно снимать маски с образа, — пишет Жан Бодриар. — Под маской часто скрывается пустота». В этой книге я не ставила перед собой задачи разоблачить иллюзии и представить вместо них настоящую Клеопатру. Я не могу этого сделать, поскольку не знаю, какова она — настоящая. Подобно многим другим исследователям, чьи книги я анализировала, я узнала лишь то, как её воспринимали и описывали другие, какие маски они надевали на Клеопатру. И именно эти интерпретации и их создатели были объектом моего изучения. В заключение я хочу предложить не образ самой Клеопатры, а лишь набросок ещё одной возможной маски — маски Клеопатры нашего времени. Этот набросок есть не что иное, как некий коллаж сведений, которые почерпнула из искусства и литературы последних двух тысяч лет женщина-англичанка, пишущая эту книгу в конце XX столетия. Как и все остальные, кто писал, рассказывал, рисовал, снимал фильмы о Клеопатре, всё, что я скажу, будет отражать моё местоположение в историческом времени и географическом пространстве. Какие-то из моих предубеждений и предрасположенностей являются слишком близкими мне, чтобы я могла увидеть их со стороны, поскольку всё, что я говорю, — это мои взгляды, выросшие на почве моей культуры. Эти взгляды имеют бесконечную ценность и уязвимость, свойственную всему живому, и сомнительную половую принадлежность, но произрастают они из настоятельной жажды, стремления к миру и международному согласию. И этими, своими собственными заботами я, как и все интерпретаторы, бессовестно нагружаю образ Клеопатры.