Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви - [66]

Мадам,

следуя вашим указаниям, мы перевели средства с вашего счета №… на №…, который был открыт по вашей просьбе в отделении нашего банка в Квебеке. Должны ли мы переводить на него суммы, которые продолжают поступать на ваш старый счет из издательства Гранда? Остаемся в ожидании ваших дальнейших распоряжений. Примите, мадам, заверения в нашем к вам глубочайшем почтении.

Директор банка Амброзио Жерузалем.

Какое-то время я пребывал в шоке, а потом… потом ощутил некоторое облегчение, словно натянутые как струна нервы внезапно ослабели, обмякли, обвисли. Я снял трубку и набрал номер Шарля Гранда.

— Алло! — произнес чей-то невыразительный, какой-то бесцветный голос. — Подождите, пожалуйста, я закончу разговор по другой линии, а пока я вам включу запись пения торжественных труб из «Аиды», чтобы вы не скучали.

Я терпеливо ждал. Трубы дважды призвали своим пением осаждавших на штурм крепости или дважды возвестили о победе, прежде чем я услышал:

— Алло! Вы все еще ждете? Итак, я вас слушаю. С кем вы желаете переговорить?

— С Шарлем Грандом.

— Простите, мсье, но вы, должно быть, ошиблись номером. Вы попали в бюро находок… Быть может, этот господин Гранд — новый кладовщик? Подождите минуточку, я посмотрю в картотеке.

Разлад в моих чувствах был так велик, что я не положил трубку на рычаг. Снова запели трубы из «Аиды». Наконец я решился громко произнести: «Алло…»

— Да, да, я тут. У нас действительно работает некто Шарль Гранд, правда, по-настоящему его зовут Карлос Грандо, он кубинец, недавно эмигрировал, но он сейчас в отпуске по болезни.

Я повесил трубку. Во рту я ощущал привкус горечи, точно такой же, какой я ощущал, когда мне в пансионе приходилось давиться гороховым пюре. Я уже был не уверен, способен ли я правильно набрать нужный номер…

В конце концов я все же дозвонился до своего патрона, единственного друга, который еще у меня остался в этом ничтожном, низменном, смехотворном и издевательски насмешливом мире.

— Авринкур?

— Да, это я. Известно ли вам, что у вас есть тезка в бюро находок?

— Что вы несете?

— Ну да, кубинец-эмигрант, он сейчас в отпуске по болезни.

— Понимаю…

— Что вы понимаете?

— Что вы не в своей тарелке… Имя само по себе ничего не значит… главное — блеск, который ему придают… Зайдите за мной через час, мы пойдем к Мостаганему.

— О нет, только не заставляйте меня глотать кускус перед стеной кладбища Пер-Лашез.

— Ну, тогда я закажу столик у Кергелена.

— О нет, ради бога, не надо блинов из гречневой муки и не надо остатков корабля, выброшенных морем.

— Вы меня удивляете, Огюст! Откуда этот жалобный голос? Что за стенания? Это на вас не похоже. Дайте-ка мне подумать.

Шарль положил трубку на стол, и я услышал обрывки фраз и взрывы смеха в его кабинете:

— Нет, не сейчас… Цветы… Как это мило… увидимся в «Королевском блюде»… Входите… я вас оставлю… да, на бирже обвал… Какое бистро? «Толстые губы»… А почему бы нет?

У меня возникло ощущение, что я подслушиваю под дверью, и краска стыда прихлынула к моим щекам. В трубке вновь загрохотал голос Гранда:

— Авринкур?

— Я не слушал, о чем вы там говорили, Шарль, — ляпнул я, пребывая в полнейшей растерянности.

— Так вот, я жду вас в «Кухне ангелов», это в двух шагах от обсерватории. Там подают очень легкую закуску, и вообще там нам не грозит переедание.

* * *

И действительно, пострадать от переедания там было трудно: на больших тарелках в форме звезд располагались крохотные порции, все уменьшавшиеся и уменьшавшиеся от закусок к десерту. Зал был полон. Я не мог оторвать глаз от роскошного потолка, по которому плыли сиреневые облака, заставлявшие припомнить кринолины дам с полотен Винтергальтера. Букеты гортензий, стоявшие по углам в изящных вазах, укрепленных на изящных треножниках, словно истаивали в легкой дымке и источали легчайший аромат, хотя гортензии были не живые, а искусственные, из тончайшего тюля.

В зале раздавались тихие-тихие звуки музыки в стиле рококо.

— Всегда одна и та же пластинка, — сказал мне Шарль Гранд, — уже изрядно заезженная, но за душу берет. Я встречался здесь с одной особой, знаете, такой воздушной, полупрозрачной, она дарила мне мечту, которая мне была так необходима. Все мы нуждаемся в вере, да, мой дорогой Огюст, всем нам нужно верить в то, что рай существует. Один историк, чьи труды я издаю, похитил у меня эту веру, он украл у меня рай. И теперь я не могу читать исторические труды, не могу читать даже исторические романы! Клеманс написала мне из Квебека.

— И вы мне ничего не сказали?

— Я ждал, когда вы успокоитесь, когда пройдет первое смятение чувств.

— Когда она вернется?

— Кто знает? Но я вас уверяю, Огюст, надо подождать. Ждать всегда неплохо. Я хочу дать вам добрый совет. У вас есть кое-какие сбережения, и весьма приличные. Так вот, возьмите и устройте себе каникулы, поезжайте куда-нибудь, развейтесь, смените обстановку.

— Чтобы забыть о постигшем меня горе?

— Естественно, в конце концов боль перестанет давить на вас, и вы сбросите с себя ее бремя. Уезжайте завтра же.

— Не могу. Я дал слово. Я пообещал одному другу детства быть на его похоронах, а хоронить его будут в понедельник. Мы с ним долго не виделись, я потерял его из виду, но он сам нашел меня…