Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня - [29]

— Вспомнил! Декабрь прошлого года! «Тиволи»! Шульженко вернулась! Угадал?

— А вы Владимир… — Клавдия замялась.

— Коралли. К вашим услугам, — и привычно поцеловал руку, поцеловал так, словно делал это каждый день десятки раз.

«Понятно, — усмехнулась про себя Клава. — Будет приставать».

— Угощайтесь, — он протянул ей бумажный кулек.

— Сладкого не ем, — и выразительно на него посмотрела.

— Ухожу, ухожу. Извините.

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь купе. Она переоделась, села у окна. Мимо медленно проплывали заколоченные подмосковные дачи. В дверь робко постучали. Она разрешила войти. На его вопросы она отвечала сдержанно, как бы соблюдая дистанцию. Выяснилось, что он тоже едет в Нижний, оба участвуют в одном концерте.

— Была такая актриса в кино — Вера Коралли. Когда я была маленькой, видела ее. Вы случайно не родственник?

— Даже не однофамилец, — засмеялся Коралли от души. У него был хороший смех. Клава вспомнила, как где-то написал Достоевский: «Хорошо смеется человек, значит, хороший человек». — Я Кемпер. Коралли — сценический псевдоним. Красивый, правда? — и бросил быстрый взгляд на ее высокую грудь.

«Ночью приставать будет», — опять подумала она.

Ее опасения оказались напрасными. Коралли вел себя как истинный джентльмен. Был мягок, предупредителен, ни пошлых намеков, ни двусмысленностей, какие так приняты в их среде…

О Григорьеве она вспомнила в конце гастролей, вспомнила с досадой и чувством вины. Она вспомнила об И. П. Г. в самый неподходящий момент, когда ее нежно, бережно и волнующе долго целовал Коралли, и она отвечала ему и все боялась его вопроса про обручальное кольцо. Однажды она его сняла и спрятала в сумочку. Ей показалось, что он ничего не заметил. Но, когда они прощались, он спросил мимоходом, спокойно и небрежно — о кольце. Она все рассказала, почему-то краснея и сбиваясь. Он молчал, опустив голову. Потом встал, направился к двери, открыл ее и просто сказал:

— Спокойной ночи. Я люблю вас.

Письмо К. Шульженко из Москвы к В. Коралли в Харьков, где он гастролировал после Нижнего Новгорода, от 6 февраля 1930 года:

«Только сегодня подумала, что скоро получу от Вас письмо, и, придя домой, нашла его на столе. Какое хорошее большое письмо! Володечка, родной, не слишком ль Вы меня балуете лаской, хотя мне это бесконечно приятно и даже как-то жизнь становится веселей от одного сознания, что вот в Харькове есть человек, который даже издали старается тебя согреть своей любовью, зовут его Володя, который любит тебя, хотя бы в письмах, ведь это меня особенно радует, особенно располагает, ибо никогда я в своей юности не испытывала этого. Тогда как письма И. П. Г. всегда были полны иронии, упрека и, может быть, большой любви, конечно, но все это такое больное, такое далекое мне, что вызывало во мне скверное состояние и абсолютно убивало желание смеяться и радоваться. А вот Вы совсем иное. Сознаюсь Вам, теперь можно, что в Нижнем я просыпалась каждый день веселой, потому что знала, что увижу Вас. А потом мы дурили вместе по целым дням. А помните, Вы меня поцеловали и меня это нисколько не обидело, напротив, очень понравилось, и я не возражала против повторения. Не помню только, что помешало. Я так привыкла к Вам за короткое время, так привязалась, что мне теперь Вас очень не хватает. Но я надеюсь, что скоро встретимся и уж столько будем говорить, говорить, что, пожалуй, заговорим и остатки болячки моей к Григорьеву, хотя о покойниках плохо не говорят ведь. Для меня теперь он покойник, итак, пусть мертвые остаются мертвыми. Жду нашей хорошей встречи и Ваших хороших писем, которые доставляют мне море радости.

Теперь немного о деле. В Москве с репертуаром ужасно. Мне все запретили, кроме „Папиросницы“ и „Гренады“. Я прямо развожу руками, не знаю, что делать, как сегодня выходить на сцену. Ведь с этаким репертуаром — верный провал, волнуюсь страшно; выступая с этими вещами, рискую многим, хотя говорят, риск — благородное дело, и все-таки страшновато. Лиза пошла сейчас в Главлит, не знаю, еще не звонила о результатах. Но зато в Ленинграде было изумительно: и прием и отношение исключительное. Недаром я так обожаю этот город и органически не переношу Москвы. Володечка, бывайте почаще у моих родителей, они ведь так одиноки без меня. Правда, вначале они покажутся Вам суховатыми, но это не так, к ним просто надо привыкнуть. Простите, что так скверно пишу, спешу в парикмахерскую, но ведь в конце концов не важно как писано, а важно, что написано и от кого, правда? Целую крепко. Клавдия. Лиза приветствует Вас категорически. К. Ш.

P. S. Всех эстрадников приветствуйте.

К. Ш.»

Глава 10

После гастролей в Нижнем Новгороде ситуация приобрела вид правильного классического треугольника. Клава увлеклась красивым эстрадным куплетистом, обходительным, внимательным. Он откровенно любовался ею, не уставал говорить комплименты, был остроумен, щедр, да еще и коллега! Но оставался Григорьев с его мрачной неистовой любовью, с его постоянной иронией и… полным непониманием того, чем жила Шульженко. Все же она продолжала его любить. Она не умела лукавить, не умела лгать, и потому Коралли «в общих чертах» знал об их длительных отношениях. Клавдия ему действительно нравилась. Она показалась ему простой непосредственной девушкой, лишенной жеманства и глупой провинциальной кокетливости. Несмотря на свои 24 года (он родился в мае 1906-го), он был опытным эстрадным артистом. Он вышел на профессиональную эстраду в 10 лет. Отец умер рано. Володя Кемпер был тринадцатым ребенком в семье. Шестеро детей, правда, умерли. Его мать, бойкая, энергичная и не очень грамотная одесситка, в первые годы стала антрепренером своего сына. Мать и сын разъезжали с гастролями по большим и малым городам Украины. Шла гражданская война. Кемпер (уже Коралли) выступал с неизменным успехом на любой территории: красных, белых, махновцев, петлюровцев. Пел куплеты и частушки «на злобу дня». Иногда их выдворяли из города в 24 часа, тем самым Коралли приобретал дополнительную популярность. К началу 30-х годов он уже был маститым куплетистом, и многие концертные площадки мечтали пригласить к себе Коралли. Он находился в расцвете успеха, эстрадной славы и популярности. Клава же только начинала свое восхождение… Скитания по городам и весям необъятной страны, жизнь на колесах и в гостиницах наложили отпечаток на его характер и стиль общения. Многие женщины находили Коралли красивым, особенно в молодости. Он же прекрасно разбирался в людях, замечательно ориентировался в бытовых ситуациях и слыл одним из самых опытных знатоков женского пола. Клава сразу заметила, как он смотрит на иных женщин. Это, пожалуй, единственное, что ее в нем настораживало. Но его другие качества настолько преобладали, что Клава мгновенно была очарована им, его манерами и настоящим мужским обожанием, каковым она, несмотря на любовь И. П. Г., не была избалована. В начале 1930 года она еще не знала, как выйти из создавшейся ситуации, но твердо решила для себя — не возвращаться к Григорьеву.