Клавдия Партичелла, любовница кардинала - [13]

— Решение твое, князь, глубоко огорчает меня, — произнес он. — Но, как добрый христианин и преданный слуга, я покорно подчиняюсь. Позволь, мне, однако, спросить, чем вызвал я твою немилость?

— Твое двусмысленное поведение давно смущало меня, — сухо ответил кардинал. — Долгие годы я присматривался к тебе, изучал тебя, и не раз поражался, с какой ловкостью умеешь ты одновременно служить двум господам, Богу и дьяволу, удовлетворять противоречивые интересы, соединять враждебные страсти.

Щеки дона Беницио вспыхнули, но он смиренно потупился и промолчал.

— Ты тонко вел игру. Но время оказало тебе плохую услугу. От меня не скрылись дурные стороны твоей природы. Мне давно известно о клевете, которую ты распространяешь обо мне и о женщине, которая дорога моему сердцу. Мне известно о твоих усилиях внести раздор в мою семью и в круг ближайших моих друзей. Я знал о твоих кознях, о твоих наветах, о твоих интригах. Но я терпел тебя.

— Потому что я был тебе полезен, — вставил дон Беницио.

— Полезен, пожалуй, — согласился кардинал, — но не необходим. Я терпел тебя, чтобы сохранить общий мир, чтобы не дать волю толкам, касающимся моей личной жизни. Я думал обезоружить тебя своим милосердием и снисходительностью. Но я вижу теперь, что усилия мои были напрасны. Страсть ослепила тебя и наполнила сердце ненавистью. Ты вступил в заговор со злейшими моими врагами. Ты всегда ненавидел меня. Тебя поэтому не должно удивлять, что из чувства самосохранения я решил услать тебя и лишить тебя главного оружия в борьбе со мной.

Дон Беницио выпрямился.

— Не стану оправдываться, князь, и принимаю твое решение, не споря и не возражая. Время покажет, кто из нас прав.

— Подожди, подожди! — остановил его Эммануил. — Я еще не кончил.

Он открыл большой ящик стола, вынул из ящика кинжал, меч и нож.

— Ты узнаешь это?

Дон Беницио мрачно взглянул и ответил:

— Да, этот кинжал мой с тех пор, как ты подарил мне его.

— Но я дарил его не для злых дел.

Прелат покраснел.

— А тот меч чей? — продолжал кардинал допрос.

— Не знаю. Разреши мне не отвечать.

— Ты знаешь, где найдены эти вещи?

— В монастыре Святой Троицы.

— Может быть, ты скажешь, зачем ты ночью, как тать, проник в монастырь?

— Да. Раскрыть тайну.

— Осквернить могилу?

— Которую ты сам перед тем осквернил.

— Молчи! Придержи язык. Уважай память моей племянницы, а смерть ее тебя не касается!

— Филиберта принадлежала всему народу, всем нам, человеку, женой которого она обещала быть. Ты убил ее. В городе говорят, что ты отравил ее.

При этих словах кардинал вскочил. Брови его грозно нахмурились, рука протянулась к дону Беницио, неподвижно стоявшему перед ним. Людовико Партичелла, молча следивший за беседой, вмешался и разнял прелатов.

— Ты… ты, дон Беницио… ты смеешь повторять мне в лицо бесстыдную клевету! Это ты и твои сообщники распустили преступный слух. Я отравил Филиберту! Я, чья доброта и слабость характера стали притчей в устах злодеев. Стыдись!

Резким движением он схватил колокольчик, стоявший на столе, и позвонил. Вошел слуга.

— Двух стражников. Живо!

Дон Беницио не обнаружил волнения. Уста его исказились насмешливой гримасой; взвешивая каждое слово, он холодно произнес:

— Я ждал, что ты пошлешь меня в тюрьму. Но неужели ты думаешь, что этим ты заставишь мой голос умолкнуть? Ошибаешься.

Вошли стражники. Эммануил Мадруццо приказал:

— Отвести дона Беницио в тайный подвал замка!

На пороге опальный прелат остановился и воскликнул:

— Звезда твоя закатывается, кардинал Мадруццо. Скоро пробьет твой последний час.

— Иди, иди! Нечестивый пророк! Постараюсь, чтобы ты не услышал, когда будет бить мой последний час!

Дон Беницио, высоко держа голову, вышел из кардинальских покоев. Весть об аресте пронеслась по замку. Взволнованные рыцари и прелаты обступили Людовико Партичеллу, жадно расспрашивая о подробностях. Но советник не собирался удовлетворять любопытство толпы. Он коротко ответил, что все подробности будут сообщены на следующий день, и ушел на заседание Придворного Совета, спешно созванного кардиналом.

Дон Беницио был личным секретарем Эммануила Мадруццо, и опала его не касалась Придворнаго Совета. Тем не менее Людовико Партичелла полагал, что Совету следует дать объяснения. При известии о смерти Филиберты лица советников омрачились и приняли озабоченное выражение. В конце концов, однако, Совет одобрил меру, принятую кардиналом в отношении дона Беницио. Партичелла объявил заседание закрытым и ушел.

Советники расходились с тяжелым предчувствием: кончина Филиберты могла вызвать неприятные осложнения, пожалуй, даже бурю. Крылья Смерти внезапно распростерлись над княжеством.

Глава VII

На краю рва Сан-Симонино, близ виа Лунга, под аркой, которую ночью можно было принять за вход в Дантов ад, стояла во времена, когда происходили описываемые события, харчевня последнего разбора; над дверьми ее красовалась надпись по латыни: «Taberna».

Посещали ее жители квартала, работавшие в предместье ремесленники, мелкие купцы бродячие коробейники. Это были шумные и опасные гости, особенно в воскресные дни после обильных винных возлияний.

В харчевню часто захаживал некий Сима, поэт-самоучка и бродячий музыкант, с язвительной речью и тяжелыми кулаками. Он бывал во многих знатных итальянских семьях и одно время жил при дворе Мадруццо. Старая и новая история хорошо были ему знакомы, он многого нахватался, общаясь с великими и малыми князьями.