Клавдий. Нежданный император - [92]

Этот взгляд в прошлое был необходим, чтобы понять, почему и каким образом правящий класс, в особенности высокопоставленные сенаторы, занимался доносительством. Оно превратилось в способ повышения по службе, и первейшие сенаторы часто к нему прибегали, потому что именно так достигли высот и там удерживались. Поэтому мы рады узнать, что Клавдий положил конец обвинениям в оскорблении величия. Речь не об отмене закона в строгом смысле слова, а, скорее, о прекращении его неправого применения. По крайней мере, именно это следует из несколько путаных объяснений Диона Кассия, из которых достаточно процитировать вывод: «Он очень тщательно расследовал все случаи, чтобы те, кто совершил преступление, не были бы освобождены вместе с другими, кто был обвинен ложно, ни чтобы последние, с другой стороны, не погибли вместе с первыми». Иначе говоря, Клавдий по меньшей мере обуздал судебную тиранию, не принимая к рассмотрению коварные обвинения. Если бы она продолжала свирепствовать, как раньше, то Тацит, посвящавший этой теме целые главы в «Анналах», относящиеся к царствованию Тиберия, непременно упомянул бы о ней в главах о Клавдии. И не вызывает сомнений, что Сенека намекнул бы на это в своем памфлете.

В область гражданского права предшественники Клавдия, не желая подменять собой традиционных магистратов, облеченных этой юрисдикцией, вмешивались нечасто, и только в новых делах. При Клавдии императорское cognitio, то есть судебная компетенция принцепса, расширилось. Де-юре этому ничто не мешало: принцепс был высшим магистратом, а потому мог разбирать дела всякого рода. Тем не менее некоторые древние авторы укоряли его за это. Ничего удивительного: развитие императорских учреждений, будь то congnitio, прокурателы или канцелярии, о которых мы уже говорили, не нравилось писателям из сенаторского сословия. Конечно, они не оспаривали напрямую интерес Клавдия к правосудию, но пользовались случаем, чтобы выставить его легкомысленным, бестактным, а то и несправедливым. Порой это доходило до абсурда: однажды возник спор о том, должен ли ответчик выступать в тоге или в плаще, и Клавдий приказал ему менять одежду в зависимости от того, кто говорит: обвинитель или защитник. Это сильно смахивает на выдумку, как и история, которую Светоний начинает со слова «говорят»: якобы Клавдий написал вместо приговора: «Я поддерживаю тех, кто говорил правду!»

И все-таки эти острые стрелы зачастую метят в привлекательный образ, даже складывается впечатление, что Светоний предлагает нам читать между строк. Вот, например: «Сутяги так злоупотребляли его терпением, что когда он хотел сойти с судейского кресла, они не только призывали его вернуться, но и удерживали его, хватая за край тоги, а то и за ноги».

Здесь мы видим не дурака, а человека, внимательного к другим, лично занимающегося делами и даже вынужденного терпеть приставания невеж. Как укорять его за смягчение строгих законов, чтобы справедливость возобладала над целеустремленностью? Истцам, которые были правы, но требовали слишком много, а потому проиграли дело, Клавдий разрешил обратиться в суд повторно. Но Светоний тотчас исправляет благоприятное впечатление, оставленное этой информацией, добавляя, что принцепс мог и ужесточить вынесенный приговор. Это возможно. Клавдий, как и все, не был лишен недостатков, и предвзятость историографов — не повод отбрасывать все их критические замечания. Суд по справедливости, а не по закону чреват большими ошибками, если фактов для принятия решения недостаточно. Вот почему, кстати, прислушиваться на суде к голосу сердца запрещено в принципе.

Клавдий, похоже, вообще вольно обходился с судебной процедурой, разрешая, например, выслушивать в качестве свидетелей проституток, что было запрещено. Кстати, подсудимый, придя в ярость от того, что суд выслушивает показания этих дамочек, якобы швырнул в лицо императору грифель и дощечку. В Риме судебные процессы были настоящими спектаклями, часто под открытым небом, и подсудимые, адвокаты, судьи охотно осыпали друг друга бранью к вящему удовольствию публики. Однако мы сильно сомневаемся в правдивости этой истории, тем более что в ней не говорится, каким было наказание за этот поступок, ведь Клавдию сильно оцарапало щеку. Зато вполне возможно, что вспыльчивый подсудимый метил в неугодных свидетелей…

В предыдущей главе мы намекали на утрату влияния юрисконсультов, испытывавших конкуренцию со стороны императорских вольноотпущенников. Возможно, это стало новым проявлением гибкости Клавдия в отношении права. Его юридическая концепция, во всяком случае, стояла ближе к позиции адвокатов, толкующих закон исходя из фактов, а не к юрисконсультам, приверженным букве. Отсюда эта сцена, показанная Сенекой в «Отыквлении божественного Клавдия»: юрисконсульты наконец-то вышли из тени после смерти принцепса, а адвокаты оплакивают его кончину.

Как законодатель Клавдий вел себя не менее активно, чем судья. Мы уже упоминали о некоторых его крупных реформах: предоставление права галлам из «Косматой Галлии» заседать в сенате, увеличение судебных полномочий прокураторов, права для судовладельцев, идущих на риск ради снабжения Рима, и т. д. Подробное исследование Клавдиевых законов заняло бы много страниц и вышло бы за рамки данной книги. Извлечем из них самые характерные.