Классная дама - [13]

У меня занемел от напряжения затылок. Но навстречу двигался ровный строй оградительных столбов, одинаковых, как колонна солдат, и не было в нем никакой бреши. И асфальт был тщательно вымыт дождем. И деревья тянулись своими замшелыми и невредимыми стволами к черному небу.

Миновав перевал, я остановился у кемпинга, в котором преимущественно ночевали дальнобойщики. Столовая еще работала, хотя там почти не было посетителей. Я сел за столик и заказал тарелку кислых щей и бифштекс. Молодая официантка с молочно-белой кожей, шаркая тапочками, удалилась на кухню. Варочный зал, часть которого я видел, был уже вымыт, прибран, и повара в нем не суетились. Две девушки в клеенчатых фартуках, навалившись локтями на стол выдачи, громко разговаривали, и эхо их голосов металось между кафельными стенами. Я прислушался – может, они говорили об аварии на перевале? Увы, девушки обсуждали проблему своей подруги, которую побил парень, а она ему за это изменила, за что была побита вторично.

Я думал, что стандартного обеда мне будет мало, но с тарелкой щей я справился с трудом, а бифштекс лишь поковырял вилкой и есть не стал. Было такое ощущение, словно мой желудок уменьшился до размеров кулака. Организм выбился из привычного ритма.

Когда я вышел на улицу, то глаза, привыкшие к свету, некоторое время не различали ничего. Я медленно брел на трассу, уже окончательно опустевшую, и теплые огни кемпинга остались за моей спиной. «Может, переночевать здесь?» – думал я, но продолжал идти к машине. Я уподоблялся паруснику. Моим ветром было настроение. Пока оно гнало меня вперед, я не рисковал бросить якорь. Ибо завтра утром этого настроения могло уже не быть.

Может, Лешка тоже останавливался здесь на обед перед тем, как начать спуск с перевала? Он любил столовые с их неповторимым запахом любовью бродячего пса. Когда мы с ним вдвоем разъезжали по городу, он всякий раз пытался затащить меня то в пельменную, то в кулинарию, то в закусочную и при этом обязательно прихватывал с собой бутылку вина. Рестораны он не признавал, даже если я приглашал и обещал за него заплатить. Благодаря Лешке я посетил все пункты дешевого общепита в нашем городе.

Я поймал себя на мысли, что думаю о Лешке как о живом, и невольно поморщился, словно от боли. Невероятное, нелепое, отвратительное событие! Лешка – добрый и безобидный человек. Он мог надоесть, мог вызвать легкое и усталое раздражение, но чаще вызывал жалость и снисхождение. Вот только ненависть и злобу к нему не испытывал никто и никогда. Во всяком случае, я не знал о существовании у него врагов. Что такого он натворил в Кажме, раз вынудил какого-то негодяя превратить его машину в неуправляемый смертельный снаряд? Обвинил физрука в порочной тяге к школьнице? Исключено. У нас частная детективная контора. Мы занимаемся лишь проверкой имеющихся фактов и добычей новых, которые потом вываливаем на голову Сергеича. Вести открытое расследование и, тем более, предъявлять какие-либо обвинения мы не имеем права. Лешка прекрасно об этом знал. В этом плане он работал достаточно аккуратно…

Я снова попытался вспомнить его последние слова, оставленные на автоответчике. «Там столько работы, что все отделение милиции опухнет»… «Это какой-то заговор молчания»… Насчет опухшей милиции поручиться не могу, а вот про заговор он стопроцентно говорил. Значит, он уткнулся в упругие животы молчунов, которые ни слова лишнего ему не сказали. Что же, в таком случае, он смог там накопать?

Я чуть не проскочил ржавый, зияющий дырами указатель на Кажму. На нем еще сохранился рисунок с изображением химической колбы с красным крестом посредине, под которым едва можно было прочесть полустертую надпись: «Въезд строго по пропускам!»

Машина съехала с трассы. Дорога стала еще хуже. Было видно, что ее не ремонтировали много лет. Я сбавил скорость, чтобы не отвалились колеса, и включил дальний свет фар. Казалось, что деревья зашевелились и принялись обступать машину со всех сторон. Никогда еще я не ездил по более мрачной дороге, чем эта.

Я перекатывался из колдобины в колдобину довольно долго. Меня даже укачало, и я остро почувствовал во рту вкус кислых щей. Мысленно поклявшись, что ни при каком стечении обстоятельств в ближайшее время не поеду по этой дороге обратно, я опустил стекло, впуская в салон сырой и землистый запах прелых листьев. Дурнота отступила, я дышал глубоко и спокойно. Стволы деревьев наконец расступились, и я увидел тусклые разноцветные окна двухэтажного дома. Никакой таблички на обочине я не заметил, но и без того было ясно, что мой путь подошел к концу. Машина вползала в Кажму.

Притормозив около дома, который своей безликостью напоминал коробку из-под обуви, я высунул голову из окошка, чтобы спросить у кого-нибудь про гостиницу. Но рядом с темным подъездом никого не было. Под порывами ветра раскачивалась на ржавых петлях фанерная дверь. Перед ней чернела огромная лужа. При всем своем богатом воображении я не мог представить, как жильцы заходят в дом, не замочив колен.

Я кинул взгляд на мутное окно первого этажа. Это была кухня. Под потолком на голом проводе болталась тусклая лампочка. Немолодая женщина в бесцветном халате ссутулившись стояла у плиты. Трудно сказать, что она там готовила, но над плитой клубился грязно-серый дым, какой выпускает разве что паровоз.