Классики и психиатры - [31]

. Общественную жизнь он знал не понаслышке: благодаря своему темпераменту, Николай Николаевич успевал быть профессором, революционером, основателем масонской ложи, фигурой артистического мира. На собраниях московского Литературно-художественного кружка, который посещала «вся Москва», Баженова часто видели за одним столиком с родственниками Толстого и Достоевского. Кружок привлекал не только художественную интеллигенцию, но и богатых буржуа, — прежде всего, своим ночным казино, доход от которого поступал на кружковские нужды⁴¹. В течение ряда лет Баженов был председателем кружка, хотя и не всегда ладил с некоторыми его завсегдатаями. Язвительный Андрей Белый, которому «психиатрический стиль» Баженова был не по нутру, писал о нем: «пикуреец и циник до мозга костей, он любил шансонетку, вино и хорошеньких дам и плевал на все прочее… считая — масону, спецмейстеру, мужу науки ничто не препятствует закан-канировать над убеждениями пациентов; научнейшим образом проканканировал по жизни, точно мстя ей за что-то»⁴².

Антипатия была взаимной: Баженов не любил и критиковал авангардные течения в литературе. Его статья «Символисты и декаденты: психиатрический этюд» (1899) была направлена против отечественных представителей авангарда, которых Баженов обвинил в отсутствии оригинальности, подражании французским поэтам Шарлю Бодлеру, Жерару де Нервалю и Полю Верлену. Только этим последним, согласно Баженову, удалось творчески переработать свой опыт душевной болезни⁴³. Статья Баженова была переиздана и вошла в его сборник «Психиатрические беседы на литературные и общественные темы» (1903) — за него автор был награжден престижной Пушкинской премией, которую Академия изящных искусств присуждала за успехи в литературе. Статья о Баженове имелась во влиятельном литературоведческом издании «Подготовительные материалы для словаря российских писателей»⁴⁴.

Баженов стал одной из «московских достопримечательностей»: он не пропускал ни одной премьеры, сам устраивал импровизированные костюмированные балы⁴⁵. Выступал он и с публичными лекциями, в диспутах и даже третейском суде — против писателя Василия Немировича-Данченко, который в печати обвинил психиатров в незаконном помещении в больницы здоровых людей. Состоявшийся по требованию Баженова суд закончился «клубным примирением». «Но еще раньше можно было сказать, — отмечал наблюдатель, — что Немирович-Данченко, как писатель, склонен к чрезмерной экзажера-ции, а господин Баженов — любитель эффектных литературных жестов, и эта родственная особенность дарования того и другого приведет к пустому исходу». По свидетельству хорошо знавшего его коллеги, «нигде Николай Николаевич не чувствовал себя так хорошо, как на эстраде и на кафедре»⁴⁶. Когда его пригласили прочитать лекцию о «психологии театра» для артистов Московского художественного театра, он мог опереться и на собственный богатый опыт.

В Москве организаторский талант Баженова расцвел. Вначале он получил должность в первой в Москве частной клинике, принадлежавшей Марии Федоровне Беккер (основана в 1831 году). А вскоре, в 1904 году, был назначен главным врачом старейшей в городе Преображенской психиатрической больницы. Кроме университета он преподавал на Высших женских курсах. Баженов демонстрировал на своих лекциях «знаменитого счетчика Араго, угадывателя мыслей и шамана-колдуна»⁴⁷. Обычно дневные часы он делил между Преображенской больницей и Высшими женскими курсами, а вечерами принимал в собственной частной клинике в Красном Селе. Терапевтические методы Баженова были типичными для психиатрии XIX века, возлагавшей надежды на режим, уход и моральное воздействие. В Преображенской больнице применяли гидротерапию — ванны и души, а медикаментозное лечение было ограничено приемом бромида и инъекциями скополамина. «Баженов шутя говорил, что он, кроме брома, никакого другого рецепта выписывать не умеет, — вспоминала его ученица и сотрудница по

Преображенской больнице, — он также говорил: “у нас лечат стены”»⁴⁸.

Однако Баженову пришлось немало потрудиться для того, чтобы привести больницу в такое состояние, чтобы там «стены лечили». Он заменил решетки на окнах крепкими стеклами — того типа, какой используется в корабельных иллюминаторах. Изоляторы, правда, оставались, но двери палат перестали запираться на ключ. Вместо надзирателей, не имевших медицинского образования, в больнице стали работать врачи-интерны, вместо нянь — сестры милосердия, студентки Баженова с Высших женских курсов; называлось это «системой повышенного ухода». Эта его работа заслужила международное признание: когда бывший министр здравоохранения Франции Ф. Дюбьеф выпустил книгу о законодательстве и содержании душевнобольных, Баженов был приглашен написать вступительную статью⁴⁹. Он также убедил двух фабрикантов дать деньги на постройку новых корпусов, пообещав, что здания будут названы в их честь; четыре новых отделения были открыты в больнице в 1910 году. Два года спустя он начал сооружение еще трех зданий, строительство которых было прервано войной.

Политические симпатии Баженова со временем сделались менее радикальными, и в 1905 году он вступил в Конституционно-демократическую партию — партию университетской интеллигенции и представителей «свободных профессий». Сами кадеты считали, что защищают не классовые, а общечеловеческие идеалы политической свободы и социальной справедливости. Проблема заключалась в том, что эти абстрактные идеалы оставались бессильны в ситуации, когда и правительство, и народ, и привилегированные классы видели единственное средство разрешения политических споров в насилии. В начале революции кадеты сблизились с левыми партиями, в том числе с большевиками. Баженов предоставил работу в своей лечебнице вернувшемуся из ссылки врачу-болыневику С.И. Мицкевичу (1869–1944), а в начале революции в его лечебнице собирался комитет РСДРП во главе с В.И. Лениным