Классики и психиатры - [18]

.

Когда к спору Чижа и Каплана присоединились другие психиатры, стало ясно, что речь вдет о чем-то большем, чем только медицинский диагноз. Роль арбитра взял на себя врач Ю.В. Португалов, находивший психиатрический анализ литературы преждевременным. По его мнению, надо было сперва разработать специальный «психопатологический метод в литературной критике», и не только при участии психиатров, но и с помощью психологов и социологов. Любая психологическая или психиатрическая интерпретация героев Гоголя, писал Португалов, перечеркнет их значение как социальных типов и будет противоречить как замыслу самого писателя, так и сюжету произведения. Плюшкин — это символ эпохи, которая на глазах у Гоголя и его современников уходила в прошлое, сменяясь новой — капиталистической. Плюшкин был типом, созданным для контраста с Чичиковым, в котором Гоголь вывел новый исторический тип предпринимателя-капиталиста. Ища у Плюшкина патологии, Чиж и Каплан не поняли самого важного — социального значения романа, которое нельзя игнорировать, в особенности в современный период⁶⁶.

Другие психиатры согласились с тем, что, психологизируя и патологизируя Плюшкина, Чиж и Каплан «увлеклись ложной тенденцией — объяснять общественные недостатки и преступления нервными и душевными болезнями». Психопатология, по мнению одного из них, могла «служить только подсобным проверяющим средством» в решении социальных и философских проблем. С другой стороны, этот же врач признавал, что профессиональный работник «только тогда может почувствовать себя счастливым, если он будет ясно видеть тесную и необходимую связь своей профессии с общим важным делом нравственного совершенствования и общественного благополучия»⁶⁷. Настаивая на учитывании общественной и литературной критики, психиатры давали понять, что сами готовы участвовать в общественной и политической борьбе. Вопреки обычному стремлению расширять свое влияние, распространяя медицинский язык на другие области, они добровольно ограничили сферу профессиональной компетенции, чтобы заявить о себе не только как о врачах, но и как об общественной силе. Делая заявления о том, что в стране с антинародным режимом медицина не может обеспечить здоровье населения, врачи на деле призывали к политическим переменам. На Пироговском съезде в 1904 году и на съезде Союза отечественных невропатологов и психиатров годом позже докладчики в один голос заявляли, что улучшение здравоохранения и здоровья населения невозможно без серьезных реформ. Те, кто, подобно Чижу, призывал оставаться «над битвой», были подвергнуты остракизму. Поэтому невинная на первый взгляд статья о Плюшкине была встречена резкой критикой.

В 1903 году на годичном собрании Юрьевского университета Чиж сделал доклад, в котором речь шла о здоровье уже не героев Гоголя, а самого писателя⁶⁸. Психиатр развивал старую тему о том, что для общественной морали лучше считать Гоголя больным, чем предателем. Он решил, что писатель «страдал и умер» от меланхолии. Но, несмотря на все его усилия, речь Чижа не убедила его оппонентов, и они обвинили его в навешивании ярлыка на дорогого сердцу писателя. По-своему заботясь о репутации Гоголя, врач Л.П. Каченовский утверждал: Чиж «сеет хаос в головах читателей», и им будет трудно понять, как «душевнобольной может писать гениальные произведения и быть великим альтруистом». С его собственной точки зрения, все так называемые странности Гоголя вполне укладывались в поведение нормального человека и могли быть следствием вспышек плохого настроения в периоды его частых соматических болезней. К тому же, считал он, Гоголь был балованным ребенком, не получил должного воспитания и поэтому не мог сдерживать приступы дурного настроения и не выказывать свое нездоровье. К тем психиатрам, которые с пристрастием изучали поступки Гоголя, преувеличивая их патологический характер, Каченовский адресовал библейскую притчу о соринке в глазу ближнего и бревне в собственному глазу⁶⁹. Стало ясно, что время суждений о сумасшествии Гоголя, подобных суждению Белинского, прошло. Как обнаружила полемика вокруг работ Чижа, идея о социальной миссии литературы вышла из моды.

Реабилитация Гоголя

Разорвать связь между патологией и нравственностью помогла философия «великого, радостного освободителя» Фридриха Ницше⁷⁰. Пророк новой психологической эры, Ницше возвел на вершину иерархии человеческих способностей не рациональность, адаптированность и мораль, а самопознание и творчество. Мораль перестала вдохновлять его современников и виделась «препятствием творческой энергии жизни». Н.А. Бердяев в 1916 году возвестил: «Умеренная мораль, мораль безопасности, мораль, которая отсрочивает наступление конца… должна рано или поздно прекратиться, преодоленная творческой интенсивностью человеческого духа», — и утверждал, что «значение Ницше для этого кризиса… огромно»⁷¹. Если добродетелью прежнего поколения были гражданственность и моральный долг, то теперь молодежь стремилась к самовыражению — в том числе в искусстве. Наступила эпоха многочисленных художественных течений и дебатов о них, реабилитации «искусства для искусства» и обсуждения бессознательных истоков творчества. Правда, психиатры обратили свой взор на самого вдохновителя этого движения — Ницше, задумав диагностировать и его. Однако «переоценка ценностей» коснулась их самих. С началом XX века о произведении искусства стали судить по тому, насколько спонтанным и бессознательным был источник творчества. Так, психиатр В.Э. Дзержинский — брат будущего «железного Феликса» — считал произведения художественными, «только если они исходят из подсознательной сферы»