Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова - [236]

Как бы там ни было, Набокова настолько не удовлетворил уровень большинства критических отзывов, что он (в который раз!) решил сам растолковать читателям «простую и изящную суть» своего романа. Объяснение с читателями Набоков стилизовал под интервью, которое вошло в его следующую книгу — сборник «нонфикшн» «Strong Opinions» («Твердые суждения»).

Майкл Вуд >{194} Милые сердцу штаны

«Просвечивающие предметы» — шестнадцатый роман Набокова и седьмой, написанный по-английски. В каком-то странном смысле он начинает новый этап в его жизни, поскольку все английские романы Набокова, по крайней мере начиная с «Лолиты», все выходили как бы на пересечении или контрапункте с английскими вариантами его более ранних русских романов: «Приглашение на казнь» вышло между романами «Пнин» (1957) и «Бледный огонь» (1962); остальные пять русских романов («Дар», «Защита Лужина», «Соглядатай», «Отчаяние», «Король, дама, валет») находятся между «Бледным огнем» и «Адой» (1969); позже еще два романа («Машенька», «Подвиг») завершил и его серию из девяти русских романов — «Смех во тьме» был переведен в 1938-м. Он написал еще два романа по-английски — это «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941) и «Под знаком незаконнорожденных» (1947).

Таким образом, «Просвечивающие предметы» — это первый роман Набокова, через плечо которого не заглядывает другой роман, написанный по-русски и ожидающий шанса прорваться к читателю, и это серьезно изменило стиль письма. Роман написан кратким, изысканно точным, скользящим, обобщенным, почти раскаивающимся, почти неуклюжим языком, как будто автор должен искупить этим блеск своих более ранних работ, как будто полное воссоздание его русских романов на английском языке завершило некий жизненный цикл, и теперь ему нужно начинать все сначала, ощупью находя новый стиль.

Голос, звучащий со страниц, уже не прежний изящный, бодренький, эстетствующий или аристократический голос Вана Вина, Гумберта Гумберта, профессора Боткина или русского Набокова, да и, вообще-то говоря, это даже не голос, а скорее набор стремительно сменяющих друг друга тонов, подражаний интонациям различных общепринятых мест и потенциальных рассказов: телевизионного ток-шоу, благодарственного письма, мутной научной статьи по обширной медицинской тематике, беседы с тюремным психиатром. «Мы скоро будем с вами», — говорится в конце одной главы. «А теперь позвольте проиллюстрировать наши трудности», — говорится в другой. Одна из глав начинается так: «А теперь мы рассмотрим любовь», — а кончается следующим образом: «На этом мы закончим рассмотрение любви». Речь в романе то и дело приобретает воздушно-бодренький тон, каким обычно у Набокова говорят убийственные идиоты, вроде мсье Пьера из «Приглашения на казнь». «Это может быть забавным»[233], — иронично заявляет книга, а кончается она так: «Легче, сынок, легче — сама, знаешь, пойдет!»

Оправдание для повествования подобного рода найти не трудно, хотя, по-моему, искать его не имеет особого смысла. В «Просвечивающих предметах» есть довольно известный романист, который сам говорит именно так, и при желании мы могли бы увидеть в нем незримого автора книги, представляющей собой рассказ об уродливой жизни и преображающей смерти человека по имени Хью Персон, который работает на издателя этого романиста. Романист писал о Персоне, возможно, даже выдумал его, а затем сам исчез в собственном тексте, откуда мы узнаем, что он немец, но пишет по-английски, и на бумаге «его английский приобретал форму, богатство и ту иллюзию выразительности, благодаря которым менее требовательные критики удочеренной им страны называли его выдающимся стилистом». С другой стороны, разговорные выражения его собственной речи часто исковерканы. «Покороче говоря», — говорит он в одном месте, а в другом заявляет: «Моя печень что-то против меня заимела». Еще в одном месте он болтливо прощается: «Пока, до скоро увидимся».

«Просвечивающие предметы» — это смесь разнообразных приемов мастера стиля письменной и устной речи, которые иногда красноречивы, иногда абсурдны и всегда уклончивы. В результате, независимо от того, приписываем ли мы книгу выдуманному автору или нет, мы вызываем к жизни сознание Набокова без языка Набокова, или по меньшей мере язык здесь участвует лишь спорадически, а это, как подтвердит любой критик, по сути, уничтожает Набокова полностью.

Правда, подпись Набокова, его отпечаток в этой книге состоит не только в превращении Швейцарии в некую личную страну Набокова: Трю, Витт, Версекс, Чур, напоминают игру слов. Мастер стиля отмечает, как отметил бы Гумберт Гумберт, что «много миль разделяют презерватив в Гаскони и пипку в Савойе». В Нью-Йорке «Просвечивающих предметов» идет пьеса «Шлепки и плюхи», а корректора беспокоит порядок слов во фразе «Царствование Кнута». Игривый, слегка скабрезный, вдохновленный нимфами ум, характерный для «Лолиты», в полной мере присутствует и в этом романе.<…>

Здесь есть рассуждения о том, что серьезное занятие хирургией может снять влечение к разрушению: «Один уважаемый, но не всегда удачливый хирург признался как-то в частной беседе, что с большим трудом подавлял в себе желание резать все, что попадается под руку во время операции». А исследование сна, сновидений и связанных с ними привычек, которое проводится одной-единственной женщиной по имени Кларисса Дарк на двухстах заключенных, — Набоков говорит об этом без тени улыбки, — открывает, что «у ста семидесяти восьми из этих заключенных наблюдалась сильная эрекция во время фазы сна, называемой ГАРЕМ