Кларенс - [41]

ЧАСТЬ III

ГЛАВА I

Палящее летнее солнце заходило над Вашингтоном, но даже в этот час на широких улицах, расходящихся, подобно лучам, от Капитолия, пекло нестерпимо. Мостовые раскалились добела, и пешеходы, укрывшиеся в скудной тени, не сразу отваживались переходить на перекрестках эту пышущую зноем Сахару. Город, казалось, вымер. Даже многочисленная армия поставщиков, спекулянтов, искателей теплых местечек закулисных политиканов, следовавшая по пятам за действующей армией и превратившая мирную столицу в арену своих низменных конфликтов и раздоров, более гибельных, чем война на Юге, даже она разбрелась по номерам гостиниц, по тенистым барам или по негритянским кварталам Джорджтауна, словно величественная беломраморная богиня сошла наконец со своего пьедестала на куполе Капитолия и разогнала их, разя направо и налево своим беспощадным мечом.

Выйдя из благодатной тени военного министерства, Кларенс Брант окунулся в эту душную атмосферу алчности и подкупа. Вот уже три недели он просиживал в приемных министерства в тщетной надежде оправдаться перед своими начальниками, которые, не предъявляя ему обвинений, довольствовались тем, что держали его в бездействии и страхе перед неизвестностью. Кларенс не мог выяснить сущности обвинения, а сознание своей тайны лежало на нем тяжелым бременем. Он был лишен возможности прибегнуть к крайнему средству — потребовать военно-полевого суда, который мог бы оправдать его, только установив виновность его жены, — а он еще надеялся, что она спаслась. Командир дивизии был занят боевыми операциями, ему некогда было помогать Бранту в Вашингтоне. Бранта оттесняли жадные поставщики, обгоняли себялюбивые политиканы, он презирал обычные способы искать протекции, а друга, к которому он мог бы обратиться, у него не было. За годы военной жизни Брант утратил дипломатический инстинкт, не приобретя взамен грубой прямоты солдата.

Почти вертикальные лучи солнца заставили его наконец войти в двери обширного здания — прославленного отеля этой изобилующей гостиницами столицы. В роскошном баре, куда он вошел, его охватили благоухание мяты и прохлада от плиток льда, симметрично разложенных на мраморных стойках. Часть посетителей искала прохлады, расположившись со стаканами за столиками и обмахиваясь пальмовыми листьями; многочисленная шумная компания собралась у стойки, где какой-то человек без пиджака и галстука обращался к ним с речью.

Брант заказал прохладительного, чтобы посидеть в тени бара, и с недовольным видом занял место в углу, почти жалея, что ему приходится участвовать в веселье этой компании. Вдруг мрачная нота, прозвучавшая в голосе оратора, показалась ему знакомой. Одного взгляда достаточно было, чтобы подтвердить, что он не ошибся: это был Джим Хукер!

Впервые в жизни Бранту захотелось избежать встречи с ним. В дни благополучия он всегда от чистого сердца был рад другу детства, но сейчас, когда он был унижен, Джим действовал ему на нервы. Он был бы рад незаметно уйти, но ему пришлось бы пройти мимо стойки, а Хукер с самодовольством рассказчика не спускал глаз со своей аудитории. Заслонившись пальмовым листом, Брант вынужден был слушать.

— Да, джентльмены, — разглагольствовал Хукер, драматически разглядывая свой стакан, — когда человек побывал в битком набитой тюрьме у мятежников, где рискуешь жизнью из-за каждого глотка простой воды, ей-богу, кажется сном, когда опять стоишь спокойно со своим стаканчиком рядом с белыми джентльменами. Но ежели человек знает, что он вынес все это, чтобы спасти репутацию другого, да еще сохранить секреты нескольких крупных начальников, то, право, вино застревает в глотке.

Здесь он сделал паузу, как в театре, сосредоточенно посмотрел на стакан, точно глубокое чувство мешало ему выпить, а затем с трагической решимостью опрокинул его себе в глотку.

— Нет, джентльмены, — продолжал он угрюмо, — я не стану говорить, для чего я вернулся в Вашингтон, не стану говорить, что я передумал, когда выковыривал червяков из сухарей в тюрьме Либби, но если вы не увидите через несколько дней, как полетят кое-какие высокие люди из военного министерства, — значит, я не Джим Хукер из товарищества «Хукер, Мичем и компания, поставщики говядины для армии», значит, не я спас положение в бою у «Серебристых дубов»!

По лицам слушателей пробежала улыбка — такая аудитория быстро подмечает маленькие слабости любого оратора, — которая могла бы уязвить человека не столь тщеславного, как Хукер. У Бранта она вызвала негодование и жалость, его положение становилось невыносимым. А Хукер презрительно выплюнул в плевательницу тоненькую струйку табачного сока и на минуту погрузился в скорбное молчание.

— Расскажите нам еще раз об этом сражении, — попросил с улыбкой один из слушателей.

Хукер подозрительно оглядел бар, а затем продолжал театральным шепотом, который был прекрасно слышен в каждом углу:

— Тут нечего много расписывать, и если бы не принцип, я вообще не стал бы говорить. Когда человек испытал войну с индейцами, ему не очень-то интереснны все эти вестпойнтовские сражения с ихней математикой! Так вот, возращаюсь я из разведки — хотелось, знаете, помочь ребятам, — сижу себе в фургоне, дело к рассвету, и приходит один бригадный генерал и заглядывает ко мне. Да, забыл вам сказать, джентльмены, что он с минуты на минуту ждал атаки, но мне об этом и не намекнул. «Здравствуйте, — говорит, — Джим». — «Здравствуйте, генерал». — «Не можете ли, — говорит, — одолжить мне сюртук и шляпу, у меня тут кой-какие дела с караульными, не хочу, чтобы меня узнали». — «К вашим услугам, генерал», — говорю. Снимаю сюртук и шляпу, а он тут же переодевается. «У нас, — говорит, — почти одинаковая фигура, Джим, — а сам посматривает на меня. — Примерьте-ка мои вещи и поглядите сами». И протягивает мне свой мундир с золотым шитьем и шнурками, со звездой на эполетах — ну, полную генеральскую форму, убей меня бог! А я и надел ее, как невинный младенец. Тут он сует мне еще свою саблю и пояс и говорит: «Кажется, талия у нас тоже одинаковая». Я и это надел. «Не снимайте, — говорит, — пока я не вернусь, — здесь на болоте очень сыро, и можно схватить малярию». И с этими словами ушел. Поверьте, джентльмены, не прошло и пяти минут, как вдруг загрохотало — бах! бах! трах! — и слышен рев. Выхожу из фургона, темным-темно, стрельба продолжается. Гляжу — скачет ординарец с лошадью в поводу. «Садитесь, генерал, на нас напал неприятельский арьергард».