Клан - [86]

В дерево, напугав его, воткнулась стрела.

– Выходь, – позвал лучник. – Че терь прятаться.

Финч вдохнул, задержал дыхание, медленно выдохнул. Верхняя часть тела странно онемела, словно кровь разносила холод, принесенный стрелой.

Все это может кончиться только одним – в любую минуту придут остальные, и он будет окружен или мертв со стрелой в сердце.

Он вышел, прицелившись в дерево, и начал… палить в солнечный свет.

Земля ушла из-под ног, и он чуть не упал, горячий порыв ветра хлестнул в лицо, ослепляя песчинками. Он моргнул, но это почему-то затянулось надолго – пауза между светом и тьмой заняла целую вечность. Он замедлился, сбитый с толку, уставился на раскаленный расплывающийся шар солнца в небе. Оно было так близко, словно пылающее божье око, что приглядывалось к нему. Он заметил, что вокруг были другие люди, стало слишком жарко, он слишком тепло одет, и вдруг кто-то окликнул его по имени, он автоматически поднял винтовку – винтовку? – и направил на женщину, стоящую перед ним на коленях. Финч округлил глаза; пот сбегал между лопатками. Колени тряслись. Глаза женщины в черной абайе казались невероятно большими – с расширенными зрачками, окаймленными золотом, будто солнечное затмение. Она поднималась и протягивала вперед дрожащую окровавленную руку. Слезы прорезали дорожки в песке на ее щеках, лицо исказила скорбь, и все же она надвигалась, бежала на него. Финч прокричал предупреждение, которое мог слышать только он, потому что оно прозвучало в его голове, не для нее, а для него, – стой, Господи Иисусе, стой же, – и теперь вторая ее рука опускалась, опускалась – нет-нет, пожалуйста – к поясу. Только, конечно, у нее не было ни пояса, ни взрывчатки, она лишь хваталась за ткань, чтобы задрать подол и не споткнуться на бегу: она бежала, бежала, бежала, чтобы спросить его словами, которых он никогда не поймет, но вечно будет читать в ее глазах, ставших целым миром, зачем он застрелил ее ребенка.

Финч спустил курок. Голова женщины закинулась. Ветер унес кровь. Она упала навзничь. Заревела тишина. Он опустил оружие. «Ты в порядке?» – спросил кто-то. Он не ответил, но ответа и не ждали. Люди вокруг кричали, убегали. Его глаза переместились к мальчику – кровь течет из горла, мертвый, мухи перебегали замерзшие озера глаз. Мальчик бросил камень – всего лишь камень, но тот застал Финча врасплох и его винтовка ответила. Теперь там, где в него попал камень, он чувствовал жжение, зияющую дыру в центре груди, и вздрогнул.

Дневной свет померк.

Вернулась луна.

Финч почувствовал во рту свежую кровь.

– Попался, – сказал мальчик.

36

– Их здесь нет, – сказал Пит. – Никого нет.

Клэр проигнорировала его слова, но знала, что он прав. А чего она ожидала? Финч же говорил, что клан Мерриллов уехал, – разве удивительно, что их жилье пустое? В окнах дома, криво усевшегося перед ней в темноте, не горел свет; сорняки оплетали его основание, словно придавленные его весом змеи. С дрожащих ветвей белой березы над крышей свисал испанский мох. Сараи, такие ужасно знакомые, были пусты, двери раскрыты настежь, будто приглашая ее внутрь, обратно в сердце кошмара, которому она пришла положить конец.

Она направилась к ним.

– Погодь, – позвал Пит.

Она не послушала и шла, пока не оказалась у входа в один из сараев – тот самый, где ее привязали к деревянному столбу, насиловали и пытали; тот самый, где она отняла у человека жизнь, поддавшись панике, гневу и инстинкту самосохранения. И как бы поразился мир, узнай, что убийство этого злобного ублюдка угнетало ее больше, чем то, что она пережила друзей? Но это была правда. Он заслуживал смерти, сам вынудил отнять у него жизнь, и все же это не облегчало тяжесть вины, висевшей с тех пор камнем на душе. Осознание того, что она сделала, пришедшее в последовавшие дни, оглушило ее, толкнуло во мрак, где ее не могли достать даже призраки тех, кого она потеряла.

Она вошла внутрь.

Несло грязью, потом и экскрементами.

Луна отбросила ее тень на пол – хрупкое тонкое существо, застывшее в овале холодного голубого света.

Она щелкнула фонариком.

С крыши, словно корни в подземной пещере, свисали цепи. Они позвякивали на сквозняке; ржавые крюки на их концах словно тянулись к ней, но она не боялась. В ней больше не осталось боли, которую могли зацепить и вытянуть эти крюки или что угодно еще.

Вдоль одной стены тянулась полка. На ней стояли жестянки с гвоздями и литровые банки с какой-то янтарной жидкостью. Там же была банка из-под варенья, забитая разными перьями. Клэр узнала радужное оперение голубой сойки и, кажется, хвост кардинала. Банки с двух сторон подпирала идентичная пара дешевых пластмассовых статуэток Иисуса в молитве, с обращенными к небу безжизненными голубыми глазами, словно он корчился в смертельной агонии, а их тень тянулась от голов вверх и царапала потолок. Правую щеку статуэтки слева украшала капля то ли краски, то ли засохшей крови. На земляном полу были разбросаны старые чемоданы и аляповатая кожаная сумочка. На гвоздях на стене висели рабочие инструменты. Двуручная беззубая пила. Мотыги всех размеров, прибитые за горло к стене. Ряд серпов – некоторые без верхней части лезвия. В углу, под трехногим стулом, прислоненным к стене, комкался лист пластика, заляпанный кровью.