Клан - [26]

– Вот сукин сын! – заорал Аарон, дергая ручку двери. – Колесо зацепил! – затем вылез и помчался, оставив дверь болтаться, сжимая нож в таком побелевшем кулаке, словно тот был вырезан из известняка.

– Живой? – спросил тихо Люк, глядя в зеркало на искаженное лицо брата.

Джошуа кивнул, приложив ладонь к окровавленному уху.

Айзек опустил освободившееся водительское сиденье и выскочил наружу, а Джошуа по пятам. Они захлопнули дверь за собой, словно почувствовали, что Люк не последует за ними.

И были правы.

Он остался сидеть; смотрел, рассеянно выбирая осколки из волос и смахивая их с одежды. Порезы на лице, где кожу зацепила шрапнель лобовухи, саднили, но он их почти не замечал. Чувствительная область на левой щеке заныла сильнее, хотя боль была не страшнее царапин от стекла. От стыда его лицо налилось кровью и пульсировало бессильным гневом. Нужно было ответить старику, переломать ему кости и разорвать плоть. Был момент. Но он только замер, ошеломленный сознанием, что этот новый поворот событий значит для семьи.

Хорошо старикашка наподдал Люку, представлял он, как бормочут они друг другу, улыбаясь отцу, который покачает головой в разочаровании. Давно надо было это дело учуять. Всю резвость растерял, хуже псины в жару. А вы все знаете, что делают с псиной, когда от нее больше нет толку, а?

Горло сжала паника при мысли, как они переглядываются и смотрят на него, пока он ждет вердикта.

Знаем, пап.

Его все еще глодало сомнение, липкая рука замерла на мокрой от пота ручке двери. Кроме них, у него никого. Кроме них, он ничего не знал и, может быть, только сам себя пугает. Понятно, что Папа потерял к нему уважение, но забрать жизнь?.. Из-за такого?

Во дворе Папа поднимался на ноги. Как и Джошуа, стоявший рядом и трогавший тело доктора носком ботинка, он прижимал руку к уху. Люк видел, как доктор убрал пистолет от отца и спустил курок, выплюнув огонь, и, пока Аарон матюгнулся и пригнулся, Люк остался сидеть под взорвавшимся лобовым стеклом, надеясь вопреки себе, что одна из пуль вышибет ему мозги, исцелив раз и навсегда от страхов и сомнений, или что доктор прибережет хотя бы одну пулю для Папы.

Мысль была ужасная, он не мог не ощутить чувство вины, и все же, пока Папа не встал, показав, что жив, Люк молился, чтобы он умер и навсегда ушел из их жизни. Теперь он видел, как Аарон берет оружие из руки доктора и отводит затвор.

– Всего одна пуля осталась, – сказал он отцу.

Одна пуля, подумал Люк. Что ж он ее не потратил? Что ж ее не потратит Аарон? Но брат никогда так не поступит. Аарон будет предан отцу до конца. Неизвестно, из страха или уважения, да это и не важно. Аарон видел, как умирала Сюзанна. Несмотря на видимую заботу, проявленную на ферме Лоуэллов, он не станет вмешиваться, если Папа решит убить Люка. Это воля отца, а для них это все равно что воля Господа. Они служили, не задавая вопросов, и этого Люк, несмотря на многие годы преданной службы, так и не понял. Если бы не слова Лежачей Мамы, он бы никогда не уразумел, зачем они делают то, что делают, и смятение и внутренний конфликт, родившиеся в дни после смерти сестры, свели бы его с ума или вынудили бы сбежать.

«Фермер стреляет воронье и поливает жуков, чтоб защитить урожай, правильно? – однажды сказала ему Мама. – Стреляет диких псов, лисиц и проклятущих койотов, чтоб не таскали курей, не драли скот, правильно? Так же и мы. Мы редкая порода, все мы, и миру не терпится извести нас за то, во что мы верим, за то, что мы близки к Господу Всемогущему. Сгубить нас из зависти, потому что сами они к нему так близки не бывают. Они все звери, Люк. Гончие, которые подбираются к нам, хотят вырвать вас из моей груди, из милости Божьей, как сталось с твоей несчастной сестрицей – набили ее головушку гадкими мыслями и больными грезами, совратили, пока она не взбесилась от болезни и ее не пришлось усыпить. Не поддавайся им, мальчик мой. Папа научит, как оградить себя и родную кровь».

– Люк, – окликнул Папа. – А ну тащись сюда.

Слишком поздно. Он мог побежать, но его загонят. Он мог умолять, но они будут глухи.

Он умрет. Прямо здесь. И сейчас.

Его волосы пригладил теплый ветерок из разбитого окна, но он не шевелился.

Одна за другой к нему оборачивались головы. Сцена из его самых страшных кошмаров воплощалась в жизнь.

Вы все знаете, что делают с псиной, когда от нее больше нет толку, а?

Знаем, пап.

Отец сплюнул. Вытер рот рукавом.

– Парень, ты оглох, что ли? – он держал пистолет доктора. Пистолет с единственной пулей, которая оборвет жизнь. Его жизнь.

Не в силах унять дрожь, Люк уронил руку с ручки двери.

– Может, его ранило, – сказал Аарон. Затем громче: – Люк, тебя ранило?

Папа всматривался, ожидая ответа, затем зашагал к пикапу.

– Уж надеюсь, его ранило, – услышал Люк.

Много лет он видел, как писались от страха их жертвы, даже сегодня это случилось со старым доктором, но сам он никогда не понимал страха, из-за которого теряешь над собой контроль, забываешь о собственном достоинстве, деградируешь до уровня маленького испуганного ребенка. Только сейчас, глядя, как к нему приближается статная тень отца, как блестит пистолет в свете фар, понимание снизошло на него, проявившись во внезапном мокром тепле в паху. И будто все, что его сдерживало, смыл этот горячий поток, подстегнув к действию, – Люк подавил всхлип и быстро передвинулся на водительское сиденье.