Кладоискатели - [8]

Правда, на второй день путешествия произошел разговор, после которого Матвей понял, что Шамбер просто его дурачит, дразнит от скуки. Все началось с сущей безделицы. Сюрвиль за ужином стал рассказывать о каком-то блюде, которого ему будет недоставать в Варшаве, какая-то рыба или устрицы, Матвей не прислушивался, а Шамбер вполне проникся переживаниями Виктора и поддакнул:

– Да, поляки готовить не умеют. Они славяне, а потому к пище относятся без надлежащего почтения.

Это Матвей уже услышал и немедленно бросился защищать славян и русских, в частности, мол, зачем говорить, если вы в этом ничего не понимаете? Из парижских окон не увидишь, что подают к обеденному столу в Москве. Шамбер вежливо ответил, что имел несчастье быть в России, а потому в данном вопросе вполне разбирается.

– Что значит «имели несчастье»? Извольте объяснить! – вспылил Матвей.

– Изволю. Я там мерз, болел, меня там обманули и обобрали до нитки.

– Немудрено замерзнуть в наших снегах, надобно одеваться потеплее. Тогда и болеть не будете. А что касается воровства, то Париж даст вам в этом сто очков вперед.

– О, согласен! Наши воры – профессионалы. Но я не об этом говорю. В России меня обобрали чиновники на таможне, потом шулеры в роскошных гостиных. Русские – очень корыстолюбивая нация…

– Ну, в таком деле французы – тоже не промах, – миролюбиво заметил Виктор, но Матвей не обратил внимания на его слова, он уже не мог остановиться, мысли его полетели бешеным галопом.

– Что это вы такое говорите, сударь? – вскричал он, буравя Шамбера взглядом. – Русские корыстолюбивы? Да это самый бескорыстный народ в мире! Его дурачат все кому не лень, а он платит добром за зло! Вас обманули в России… вполне может быть. Но не французам порицать нас за штучный обман, поскольку у вас обман почитается правом. А что касается корыстолюбия, то оно заразило во Франции все сословия. Божество ваше – деньги.

Матвея явно занесло. Никогда бы он не позволил себе в Париже говорить подобное, там он был гостем и соблюдал устав хозяев. А карета, гостиница – это как бы уже нейтральная территория, здесь всяк за себя. Кроме того, Матвей понимал, что, отдай ему Сюрвиль вовремя долг, он бы менее горячился. Шамбера страстность князя Матвея не оскорбляла, а скорее забавляла, и он походя подливал масла в огонь, ругая нравы русских, их неумение одеваться и жалкую попытку во всем копировать Запад.

Сюрвилю надоело слушать эту перебранку.

– Господа, право, смешно. Это спор голодного с несытым. Вы оба правы. Но позвольте вам напомнить, что пора идти спать. Завтра нам вставать ни свет ни заря.

С Виктором трудно было не согласиться. Вообще, в дороге Матвей изменил о нем мнение в лучшую сторону. Любезен, умен, не капризен, если нет отдельной комнаты в какой-нибудь занюханной гостинице, ночует вместе с Пьером в карете, только плащом укроется, и никаких жалоб, а главное, без лишних слов оплачивает все Матвеевы счета. И в разговорах Виктор не лез на рожон, как Шамбер. Тот брякнет что ни попадя и тут же в коробочку за конфеткой. Мизантроп он и в добро не верит совершенно! И все старается ввернуть какую-нибудь колкость! Например, Матвей заметил в гостинице, что дверь в его комнату не запирается. Шамбер тут же заметил с ехидцей: «Вы боитесь, что вас украдут?» Или Виктор со смехом рассказал, что Матвей из всех благ мира выбрал здоровье. Шамбер отреагировал немедленно: «Такой молодой и уже гипохондрик!» Матвей никогда не был мнителен, никогда не волновался из-за того, как там у него работают сердце или печень. И получить такой ярлык! Хотел было опять сцепиться, но передумал: «Шамбер нарочно злит меня, я для него просто мальчишка. Сам-то он в летах значительных. Ему, пожалуй, уж за тридцать перевалило».

Как-то в карете зашел разговор о Петре Великом. Известно, государь посещал Париж, поэтому у французов сложилось о нем свое личное мнение. Конечно, личное мнение Шамбера было отрицательным.

– Ваш Петр – злой гений своего народа. Вы считаете прибытки… Поверьте, придет время, и вы начнете считать убытки от этого правления.

Это возмутительно и непереносимо, когда всуе ругают Петра I. Разговор опять грозил ссорой, но Матвей вдруг сам прервал себя на полуслове:

– Господа, да тут мышь! В карете! Фу, гадость какая!

– Вы не любите мышей? – спросил насмешливо Шамбер по-русски.

– А вы любите?

Щеголяя русским языком, Шамбер ошибся, конечно, он хотел спросить «боитесь?». Но он с честью вышел из глупого положения, перейдя на родной язык:

– Я к ним равнодушен. Не переживайте… Это полевка забралась в карету…

– Она еще третьего дня пищала, – вмешался Пьер. – Я думаю, тут их целое гнездо, из Парижа привезли.

Этим же вечером после ужина Матвей позвал Прошку и пошел с ним на задний двор, где стояла карета. Лошадей уже выпрягли, Пьер отправился куда-то по своим делам.

– Прохор, сними фонарь. Да опусти его пониже. Вот сюда свети.

Удивительно, что в тусклом свете фонаря Матвей увидел-таки мышь, которая юркнула под заднее сиденье, очевидно, там и было ее гнездо. Он встал на колени, пытаясь оторвать или сдвинуть переднюю стенку, но у него ничего не получилось. Чертыхаясь, он ощупал сиденье сверху и обнаружил, что оно поднимается, надо только нажать на маленький, утопленный в древесину рычажок. Он сбросил подушки, надавил на металлическую кнопку… Под сиденьем стоял пузатый винный бочонок с намертво забитой крышкой, а вокруг него целая батарея винных бутылок с широкими, залитыми сургучом горлышками. Каждая бутылка покоилась в своем мягком гнезде, упаковывали старательно, чтобы не побились в дороге. Казалось, благородная жидкость в свете фонаря вспыхивает и искрится рубиновым цветом.