Кладоискатель и золото шаманов - [20]

Вычищенный «Удар» лежал у меня в кармане. Я решил избавиться от мокрой волыны и вообще подзавязать с железом. ТТ, которым обзавелся на всякий случай, упокоился в домашнем тайнике, а для самозащиты я носил светошоковый фонарь.

– Калибр двенадцать и три десятых миллиметра, – принялся нахваливать я свой товар. – Разработка конструкторского бюро Института точного машиностроения по специальному заказу Министерства внутренних дел!

– Недурно. Где ты таким обзавелся? – глянул на меня большими, чувственными глазами Вадик, грациозно откидывая барабан. Револьвер был заряжен. Поскольку у настоящего коллекционера экспонаты должны быть в порядке, я укомплектовал У-94С пятью жестко соединенными в обойму патронами. Остальные выкинул от греха подальше, чтобы Вадику не вздумалось пострелять и засветить ненароком оружие.

– Места знать надо, дружок.

– Ну, тогда огонь, беспощадный огонь. Бамм! – прицелился в стену Вадик и вскинул ствол, будто от отдачи. – Он сильно лягается?

– Сильно.

– Ну тогда не буду даже пробовать. Пускай себе лежит.

– Думаю, тебе понравится, – сказал я. – Кстати, на кого ты своих бабочек оставишь, когда с нами поедешь?

– Донна присмотрит, – не без тени ревности отозвался Вадик.

Видно было, что чешуекрылые оставались самым больным вопросом. Конечно, ведь за бабочками нужно ухаживать, тщательно поддерживать необходимую температуру и влажность, чтобы они не замерзли или не поросли грибком в инсектариях, вовремя кормить их… не знаю, чем уж он их там кормит. Словом, задача для квалифицированного специалиста. А тут их придется предоставить на неопределенный срок заботам Донны Марковны. Чувствовалось, что бабочек своих Вадик прямо с кровью отрывает от сердца. Но отправиться в экспедицию намерен твердо. Это меня обнадеживало. Если человек ради общего дела готов пожертвовать любимыми зверьками, на него можно положиться.

Кроме того, такая уверенность в успехе заставляла предполагать, что там, куда мы едем, действительно есть ради чего рисковать.

– На что меняем? – с жадностью спросил Вадик. Чувствовалось, что за эту игрушку он многое готов отдать.

– На твоего Достоевского, – как можно небрежнее ответил я. – Ты его все равно не читаешь.

Роскошная библиотека, вместе с двухкомнатной квартирой преподнесенная вадиковским дедом своему непутевому сыну-геологу, давно вызывала у меня черную зависть. Но после того как у нынешнего ее владельца обнаружилась страсть к барабанному оружию, старинные тома принялись перекочевывать в мое владение.

– На Достоевского? – скорбно покосился Вадик на книжный шкаф.

Сей дубовый монстр дореволюционной работы был сотворен для вмещения ровной череды строгих темных корешков, но наш энтомолог и тут сумел похоронить семейные традиции. На верхних полках еще что-то гармонировало с благородной чернотой мореного дерева, а ниже всеми цветами радуги легкомысленно переливались глянцевые обложки справочников, каталогов и периодических изданий, посвященных объекту первой и вечной любви. Это был классический случай, когда вещи рассказывали о жизни своих хозяев. Чем больше убавлялось литературы художественной и философской, тем больше становилось научной. Бабочки стремительно завладевали пространством шкафа. Я решил немного подтолкнуть неизбежный процесс деградации гольдберговской библиотеки.

– И ты еще сомневаешься! – воскликнул я. – Это же раритет. Спецзаказ МВД. Очень ограниченная партия. Скоро станет редкостью, как первая партия «Тульских Токарева»!

– Шут с тобой, – капризно отмахнулся Вадик, – забирай Федора… как его там… Пока я не передумал.

Пока он припоминал отчество классика, я сгрузил в сумку увесистые зеленые тома с багровым обрезом. Четвертое издание выпуска 1891 года вряд ли стоило дороже «Удара», но бартер есть бартер. Я отдал револьвер, который целый день жег мне руки, и получил взамен полное собрание сочинений Федора Михайловича. Мы расстались вполне удовлетворенные сделкой, а я – еще и выводами относительно состава экспедиции.

* * *

– Ну как, Илья Игоревич, приняли решение?

Я улыбнулся и подмигнул проходившей мимо Маринке. Звонок Ласточкина не застал меня врасплох. Я даже рад был, что мент появился, так не терпелось его отшить.

– Господь с вами, Кирилл Владимирович, – состроил я трубке скорбную мину.

– Продолжаете упорствовать? – сухо осведомился следователь.

– Какие могут быть у безработного деньги? – посетовал я, делая упор на слово «безработный».

– Зря вы так, любезный, – уронил Ласточкин. – Подумайте еще раз.

– А толку?

– Чтобы не разочароваться в жизни.

– Вы о тридцать седьмом годе?

– И не только о нем, – туманно пригрозил следователь. – Подумайте, настоятельно рекомендую.

– Прощайте, – сказал я в трубку, из которой уже пиликали короткие гудки.

Вот и побеседовали. Каждый остался при своем мнении, а у меня даже прибавилось уверенности: не буду я никому платить, поскольку не за что!

Такою вот вольной птицей я слетал на авторынок, купил новый комплект чехлов и в приподнятом настроении возвращался домой. Жизнь – это борьба, господин Ласточкин, и пока что я в ней выхожу победителем.

Зарулив во двор, я припарковался у парадного и стал обряжать седушки. Краем глаза увидел, как парочка крепких молодых людей, потягивавших пиво на детской площадке, оставила бутылки и целеустремленно зашагала ко мне. Ребятушки были как на подбор: в одинаковых кургузых кожанках, бритые под машинку, и вообще складывалось мнение, будто их отштамповали с одной пресс-формы. В тюрьме таких называют «бицепсами» либо «маргаринами». Они молча приблизились ко мне. Я даже успел разглядеть, что и рожи у них совершенно однотипные – с набитыми подушками на скулах и мягкими носами-пуговками, только у одного морда была усыпана веснушками. На этом наблюдение закончилось. Совершенно неожиданно перед глазами у меня вспыхнули разноцветные искры, в животе появилось противное ощущение полета, и я как-то внезапно переместился вплотную к «ниве». Следующий удар из ниоткуда заставил приложиться затылком о приоткрытую дверцу. Пока ориентировался в пространстве, последовал четко выверенный пинок по печени, я сложился пополам и напоследок огреб по затылку. Снова мелькнули звезды, только на сей раз белые, и я встретил лицом недружелюбный асфальт.