Кладоискатель ABC - [23]
Муха села на лист и стала чистить лапки. Правый глаз хамелеона повернулся к мухе, левый смотрел на меня. И вот он решился — пошёл. Но как!
Торжественно и плавно поднялись сперва правая передняя и правая задняя лапы. Вот они вынеслись сантиметра на два вперёд и ухватили черешок. Теперь поднялись левые лапы. Он двигался как иноходец — сперва одной, потом другой стороной. Вот изо рта показался круглый кончик языка. Казалось, он прицеливается… раз!
Я ничего не успел заметить. Муха исчезла. Хамелеон жуёт.
— Лёня! Ты чего стоишь столбом?
Я и не заметил, как зашёл Витька. Пришлось его прямо носом ткнуть, чтобы он увидел хамелеона. Зелёного на зелёном листе — никак не углядишь. Теперь мы стояли и караулили вдвоём.
— Ты как его назвал? — спросил Витя, стоя ко мне боком. Он боялся потерять из виду хамелеона.
— Да никак ещё не называл.
— Так надо же имя дать!
И он стал имя придумывать:
— Хам!.. Верно, хорошо! Он, как увидит муху, сразу — хам! И нет её.
— Нет, — ответил я, не поворачиваясь к нему, — хам — это грубо.
— Можно и мягче, — быстро ответил Витя. — Хамчик, Хамуля, Муля…
Но и эти имена мне не понравились. Так пока и осталось без имени мое симпатичное чудовище.
Надо было идти: Витька принёс билеты в кино.
Вернулись мы часа через два и, конечно, не нашли хамелеона: он куда-то уполз.
— Ну уж и подарочек! — съязвил Витя. — Стой и карауль его целый день. Может, и ночью будешь стоять на часах?
Меня тоже стали раздражать вечные поиски. Усталый и злой, я плюхнулся на диван… и тотчас вскочил, как ужаленный.
— Что с тобой? — испугался Витька.
Нет, меня никто не укусил, но в тот миг, когда я валился на диван, мне пришла в голову мысль: «Диван у нас зелёный, а что, если хамелеон…»
Именно так и случилось. Правда, мне и хамелеону повезло — я сел не на него, а рядом, чуть-чуть прищемив ему хвост.
И с этого часа настало у меня беспокойное житьё.
Я не мог отлучиться из дома: вдруг, думалось мне, папа возьмёт газету, сядет на диван и… Вдруг придут гости, а гостей всегда просят присесть на диван. Даже иногда приглашают прилечь, отдохнуть! И!..
А хамелеон вскоре совсем перестал дичиться: разгуливал, как невидимка по всей комнате, забирался и на обеденный стол — на нём же любят гулять мухи! — и принимал цвет жёлтой клеёнки. А то просто бродил по полу и при этом сам лоснился, как коричневый паркет.
— Что это с нашим мальчиком? — подслушал я однажды тревожный шёпот мамы, — у него стали какие-то странные глаза… блуждающие, растерянные. И ходит он теперь неуверенно, как по льду. Может, свести его к доктору?
В конце лета пришёл к нам дядя Володя:
— Здорово, племянник! Ну как, доволен подарочком? Знаю, знаю, наверно, хочется тебе ещё одного, чтобы была парочка. Отлично! На днях еду в рейс — привезу!
— Ой, не надо! — завопил я.
ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА ПЕЩЕРЫ
Новый учитель
Самое трудное — начать писать. Случалось мне читать книги, где рассказ начинался с середины, с самого интересного места, а потом писатель, растравив любопытство, возвращался к началу — вот, дескать, как это все получилось, вот с чего началось.
Если и мне так писать, то начало будет, примерно, такое:
…Фонарь потух. Мрак и тишина обступили нас. Стало так страшно, что дышалось с трудом — будто гора навалилась на грудь.
— Мишка! — крикнул я и не узнал своего голоса — он звучал хрипло и жалобно. — Мишка!..
Ну, как, получилось? Нет, сам вижу, что так начинать не годится. Не выходят у меня такие фокусы. Буду писать, как умею, рассказывать неторопливо, откровенно о всех своих приключениях.
Придется начать эту книгу с признания: я не люблю математики. Конечно, я понимаю, что без математики и Гагарин не полетел бы, но что делать, если у меня, как говорит папа, ярко выраженная склонность к географии и биологии. Я просто не могу представить ученика, одинаково любящего все предметы — от алгебры до пения!
Вот, скажем, Генка Дубинин получает пятерки по всем предметам. Думаете, он второй Ломоносов или Леонардо да Винчи? Как бы не так! Ни одну науку он не любит по-настоящему. Отношения у меня с ним хорошие, но пример с него я брать не хочу.
Я не люблю математики, но вот что удивительно: в седьмом классе моим самым любимым учителем стал математик. А давно ли было так: скажу «математика» — и сразу вижу: Глафира Александровна раскрывает журнал:
— Сейчас пойдет к доске…
Тут такая тишина настает — слышно, как муха на потолке умывается, а Глафира водит карандашом по списку и тянет:
— Сейчас пойдет к доске… — и еще минута, и еще…
— Федосеев.
Ух, как весь класс (кроме Федосеева) облегченно вздыхает!
Вовка Федосеев — отстающий. Он привык к двойкам — ему что! Он весело — руки в карманах — шагает к доске…
— Ой, нет, нет! — вдруг останавливает его Глафира Александровна. — Я тебя недавно спрашивала. Садись, Федосеев.
И опять начинается пытка:
— Сейчас пойдет к доске…
Даже вспоминать не хочется.
На наше счастье, Глафира Александровна то ли сама ушла, то ли ее уволили, и пришел к нам новый учитель — Сергей Сергеевич Маркин. Не знаю, как другим, а мне он сразу понравился — вылитый Жюль Верн или Миклухо-Маклай — черная борода, курчавые волосы. Невысокий, но широкий в плечах, а глаза темные, быстрые. Повернет голову, взглянет, брови сдвинутся — кажется, видит тебя насквозь.
