Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов - [13]

ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ

Беллетрицейские хроники

В ту ночь я вновь очутилась в Крыму. Не думайте, будто я спала и видела, как бы туда попасть. Наяву воспоминания о полуострове мучили меня неотступно: то было время потрясений, страданий и жестокой смерти. Но в Крыму я встретила Лондэна, и мы полюбили друг друга. Память об этом теперь сделалась мне особенно дорога, поскольку наяву этого никогда не происходило, и именно потому крымские — подчас болезненные — воспоминания постоянно возвращались ко мне. Я расслабилась и пала в объятия Морфея, который перенес меня на черноморское побережье двенадцатилетней давности.

Когда я прибыла на позиции в мае 1973 года, минуло десять лет без единого выстрела с обеих сторон, хотя сам конфликт тянулся уже больше века. Меня прикомандировали к третьей Уэссекской легкой танковой бригаде в качестве водителя. В двадцать три года я водила тринадцатитонную бронированную самоходку под началом майора Фелпса, впоследствии потерявшего кисть руки и рассудок в ходе неверно спланированной атаки, приведшей подразделение прямо под массированный огонь русской артиллерии. По своей юношеской наивности я думала, будто Крым — сплошное развлечение. Очень скоро мнение мое радикально переменилось.

— Явись в транспортный парк в четырнадцать ноль-ноль, — велел мне как-то утром наш сержант, добрый, но грубоватый мужик по фамилии Тозер.

Он переживет ту атаку, но погибнет спустя восемь лет из-за несчастного случая на учениях. Я присутствовала на его похоронах. Он был хорошим человеком.

— А вы не знаете, что им от меня нужно, сержант? — спросила я.

Тозер пожал плечами.

— Особое поручение. Мне приказали найти кого-нибудь поумнее, но поскольку никого нету, то и ты сгодишься.

Я рассмеялась.

— Спасибо, сержант.

Теперь эта сцена снилась мне все чаще, и понятно почему: тогда мы с Лондэном впервые провели вместе хоть какое-то время. Мой брат Антон служил там же и за несколько недель до того познакомил нас… но довольно об Антоне. Сегодня мне предстояло везти Лондэна к наблюдательному пункту над долиной, где, судя по донесениям, в последнее время скапливалась русская имперская артиллерия. Мы называли тот рейд «нашим первым свиданием».

Я явилась за назначением, и мне велели расписаться за «динго», маленький двухместный броневичок, достаточно мощный, чтобы в случае чего быстро смыться — или вляпаться, в зависимости от способностей. Я придирчиво выбрала машину и еще около часа простояла под навесом в компании других водителей. Мы смеялись, болтали, попивали чай и травили байки. День выдался холодный, но я радовалась, что торчу здесь, а не отрабатываю ежедневные наряды, состоявшие в основном из уборки лагеря и прочей нудятины.

— Капрал Нонетот? — сунул голову в палатку знакомый офицер. — Кончайте чаи гонять, едем!

Не красавчик, но интересный мужчина, и, в отличие от многих офицеров, держался он довольно непринужденно.

— Доброе утро, сэр, — поздоровалась я, не уверенная, помнит ли он меня.

Зря беспокоилась. Тогда мне было еще невдомек, что он специально попросил сержанта Тозера назначить к нему водителем именно меня. Я тоже его интересовала, но неуставные отношения при исполнении — дело тонкое. За это может крепко влететь.

Я отвела его туда, где стоял «динго», и села за руль. Нажала стартер, мотор ожил и заурчал. Лондэн забрался на командирское место.

— Антона давно видели?

— Его на несколько недель отправили на побережье, — ответила я.

— А, — отозвался он. — Знаете, я заработал пятнадцать фунтов, когда вы в прошлые выходные выиграли женский турнир по боксу! Большое вам спасибо.

Я улыбнулась и поблагодарила его в ответ, но он не заметил — его вниманием завладела карта.

— Мы едем вот сюда, капрал.

Я посмотрела на разворот планшетки. Мне пока не доводилось подбираться так близко к передовой. К стыду моему, опасность вызвала у меня азарт. Лондэн почувствовал это.

— На переднем крае вовсе не так весело, как вам кажется, Нонетот. Я там бывал раз двадцать и всего-то единожды угодил под обстрел.

— И как?

— Страшно шумно. Держите на Балаклаву, я скажу, когда свернуть.

Мы тряслись по ухабам, а мимо проплывали картины безмятежного деревенского покоя, и невозможно было представить, что всего в десяти милях отсюда стоят друг против друга две армии, чья совокупная огневая мощь способна превратить полуостров в пустыню.

— Видели когда-нибудь русских? — спросил он, пока мы обгоняли военные грузовики, подвозившие снаряды к батареям на передовой.

Единственной задачей этих батарей было давать залп-другой в сторону противника, дабы показать, что мы еще здесь.

— Ни разу, сэр.

— Они, как сами понимаете, похожи на нас с вами.

— Вы хотите сказать, что они не носят ушанок и плечи у них не засыпаны снегом?

Сарказм даром не пропал.

— Извините, — сказал он. — Я вовсе не хотел показаться снисходительным. Сколько вы уже здесь?

— Две недели.

— А я два года, — сообщил Лондэн. — Но что два года, что две недели — без разницы. Направо, вон к тому домику впереди.

Я сбросила скорость и выкрутила баранку вправо, чтобы съехать на пыльную проселочную дорогу. У «динго» очень жесткие рессоры, и мы запрыгали по дороге мимо заброшенных сельских построек с отметинами давних боев. Повсюду валялись ржавые обломки и прочий военный хлам, напоминавшие, как давно тянется эта застойная война. Ходили слухи, что в глубине ничейной полосы попадаются артиллерийские снаряды еще девятнадцатого века. Остановились у КПП, Лондэн показал пропуск, и мы поехали дальше, а сверху на броню к нам подсел еще один солдат «на всякий случай». У него был запасной магазин, примотанный изолентой поверх первого, вставленного в автомат, явный признак человека, который ожидает неприятностей, а за голенищем торчал нож. Ему оставалось всего четырнадцать слов и двадцать одна минута до смерти в небольшой рощице, которая в лучшие времена могла бы послужить отличным местом для пикника. Пуля войдет у него под левой лопаткой, ударится о позвоночник, пробьет сердце и выйдет тремя дюймами ниже подмышки, упокоившись под конец в бензобаке «динго». Он умрет мгновенно, и спустя восемнадцать месяцев я буду рассказывать его родителям, как погиб их сын. Мать заплачет, а отец поблагодарит меня пересохшими губами. Но солдат этого не знал. Это были мои воспоминания, не его.