Кладбище балалаек - [30]

А к уезжающим у нас испытывают особую нелюбовь. Суть её, этой особой нелюбви, случайно и по-военному кратко выразила строгая военкоматовская тётка. Ей я сдавал военный билет и ходил к ней трижды, так как она сначала не расписалась, а потом не поставила печать на справке, подтверждающей, что билет я своей стране вернул в целости и сохранности. Зачем моей стране билет запасника в отставке — знает только она сама. А больше никто этого не знает. Наверно, чтобы я не смог доказать там, на западе, что двадцать восемь лет кряду был командиром взвода средних танков в запасе. Хотя зачем бы я стал там это доказывать? И кому? И какой из меня командир? Я за эти двадцать восемь лет не то что танка, я ни одного живого танкиста не видел.

И сдал я, значит, свой билет, получил справку (без подписи и печати), и строгая тётка положила на стойку, отделяющую меня от неё, гроссбух. Чтобы я в нём расписался.

Стойка была для меня высока, свет в кабинете не горел, а на улице из чёрных туч лил дождь. Я становился на цыпочки, щурился, чтобы разглядеть в полутьме, куда поставить свою подпись. И пытался шутить:

— Мало того, что коротышка, так ещё и слепой.

На что строгая тётка ответила без шуток:

— Зато будете жить в Германии.

И за одно за это — что ты будешь, а они вряд ли — тебя не переваривают. И каждый, кто только имеет возможность, делает тебе козью морду, в смысле, прививку от будущей ностальгии. Тебя же гоняют по разным организациям, а в разных организациях сидят разные люди, и цель у этих людей одна — содрать с тебя как можно больше шкур.

И я ходил, и стоял в очереди, чтоб сначала заказать, а через месяц получить бумагу о том, что я не был (или был) судим. Меня выпустили бы за рубежи в любом случае, но бумагу надо было иметь и за неё надо было платить.

В таможенном управлении тоже надо было платить. Чтобы оно, таможенное управление, запломбировало компьютер. По их замыслу они неделю должны были его проверять, чтоб я не вывез в нём никакой ценной для моей страны информации. Каким дебилом нужно быть, чтобы вывозить информацию таким способом — об этом они не задумывались. Но дело не в этом. Дело в том, что никто, ни один нормальный человек, не оставит этим жуликам свой компьютер даже на пять минут, не только на неделю. Поэтому я запихнул пятьдесят гривен в самое интимное место первому попавшемуся клерку, чем сделал этого прыщавого парня бесконечно счастливым. Наверное, он рассчитывал на двадцатку.

Платил я и за то, чтобы печать в паспорте поставили мне не через три недели, а сегодня. Печать влетела уже в тридцатник. И уже не гривен, а долларов. Зато я платил в кассу. Как следовало из бумажки, выданной мне госпожой начальницей, я добровольно оказал ОВИРу спонсорскую помощь в форме порошка для ксерокса стоимостью сто шестьдесят пять гривен семьдесят копеек. В той же бумажке ОВИР сердечно меня благодарил за гуманный поступок.

А с самим паспортом у меня и вовсе получилось… Или не получилось. Так точнее.

В тот день мне глухо не везло — куда бы я ни приходил, нигде не было бланков. Сначала их не было в союзе журналистов. Я хотел поиметь с этого профсоюза сущий пустяк. Никогда ничего не хотел, а тут, значит, захотел. Игорь присоветовал мне получить международное журналистское удостоверение. «По нему все музеи в Европе — бесплатно, — сказал он. — А музеи там — буквально на каждом шагу».

— Это стоит двадцать пять долларов, — сказали мне в союзе.

— Хорошо, — сказал я. — У меня есть.

— Но сейчас нет бланков.

— А когда будут?

— Неизвестно. В эту международную организацию надо взносы платить, а Украина не платит. Вот они и не дают нам бланков.

— А почему Украина не платит? — задал я крайне бестактный вопрос.

— Вы что, не знаете, в стране нет лишней валюты, — объяснили мне.

— Почему лишней? С нас же берут по двадцать пять долларов. Вот их и платить.

— Ну, если бы всё было так просто…

Из союза журналистов я переместился в ОВИР. Где тоже было всё не просто — по старой советской традиции. В ОВИРе не было бланков загранпаспортов. И когда они будут, тоже никто не знал. Все знали, что их нет. Нет даже в сейфе у полковника. Бедный полковник. Представляю, как скучно ему служилось родине без бланков.

Я тут же, далеко от ОВИРа не отходя, вызвонил одну даму, близкую к ментовским кругам.

— Узнай, плиз, — попросил я её, — сколько надо заплатить, чтоб у полковника или у паспортистки в сейфе появились бланки.

Дама тут же узнала. Оказалось, всего полторы сотни долларов.

— Не дам! — сказал я и решил ехать со своим паспортом, срок действия которого истекал через полгода.

И я вот думаю, а что, если бы у меня не было денег всем им платить? И что было бы, если бы в год, когда заболела мама, я параллельно с еврейской газеткой не редакторствовал в глянцевом журнале, не подрабатывал в политической программе у Стеклова провокатором и не получал вполне прилично? Прилично — по нашим, конечно, меркам и понятиям, а по нормальным, общечеловеческим — какие это были деньги! Но спасибо и за них. Спасибо, что на лекарства, на врачей, на еду и на такси — отвезти маму на Космическую и привезти её обратно — у меня было всегда.