Китайский цветок - [35]

Слуцкий не испытывал тогда никаких чувств к малютке, которая забрала жизнь его дочери, и сразу решил, что не будет заявлять о своих правах на ребёнка. Ей будет лучше в семье отца…

О Господи! Ну зачем снова об этом? Зачем вытаскивать наружу такие далёкие и, казалось, прочно забытые painful experiences[1]!

Ну вот, совсем отвык от русского языка. Ничего. Теперь и наслушается, и наговорится. С головой окунется в русскую атмосферу. Полное, так сказать, погружение. Какое тебе погружение, старый дурень, когда скоро уж за гранитную плиту погружаться, пытался рассмешить себя Слуцкий, но от резкой боли в груди чуть не вскрикнул. Осторожно, чтобы не спровоцировать новую болевую атаку, достал из кармана пиджака пластиковую трубочку с лекарством и выдавил в рот одну пилюлю. Сердце стало беспокоить в последнее время.

Вот побудет в Москве немного — и назад. Домой. Там спокойно, удобно, привычно. Там работа, любимая лаборатория. Что ему ещё нужно? Как поселился в университетском кампусе тридцать лет тому назад, так и живёт там до сих пор. Дом на берегу океана купил, поддавшись американскому менталитету, но сам необходимости в новом жилье не ощущал. Хотя дом очень хорош! Просторный, светлый, с собственным пляжем.

Теперь вот внучка пусть приезжает и хозяйничает. Наверное, у неё семья — муж, детишки. Да, да! Скорее всего он прадед! Да и Щербаков этот, Василий Юрьевич… Как ни настраивал себя против него Иван Антонович, всё же отдавал ему должное в том, что ведёт себя этот человек достойно. Дочь свою внебрачную не только признал, но и в семью взял, а это непростое дело — сознаться перед женой в адюльтере. Вину свою как перед Анютой, так и перед самим Слуцким, видимо, чувствует. Недаром ни разу о денежной помощи не попросил. Даже наоборот — отказывался, когда Иван Антонович предлагал. Может, на старости лет, мечтал Слуцкий, появятся в его жизни люди, нуждающиеся в его заботе и поддержке.

Теперь ему хотелось скорее попасть в Москву, в дом на Краснопролетарской, в котором тридцать лет назад он побывал при таких странных обстоятельствах. Где, взгромоздившись на подоконник на лестничной клетке, говорил с неким Щербаковым Василием Юрьевичем о чести, любви и ответственности.

2

В гостинице Иван Антонович принял душ, накинул белоснежный махровый халат и блаженно растянулся на широкой, застеленной мягким покрывалом кровати. Пару-тройку часов можно поспать — тяжёлый перелет через океан все-таки утомил. Перед семьёй Щербаковых — именно так было подписано письмо, где ему назначалась сегодняшняя встреча, — хотелось появиться бодрым, отдохнувшим и свежим. Образ Деда Мороза, в котором ему придётся теперь выступать, очень радовал и тешил, но требовал соответствующего обличья. Измождённый Санта — такая же нелепица, как брызжущий гемоглобином Пьеро.

На вешалке в шкафу висел добротный, только что отутюженный тёмно-синий костюм, белая рубашка с хрустящими от крахмала воротником и манжетами, скреплёнными золотыми запонками, и синий в бордовую полоску галстук. Пристрастия Слуцкого в одежде были очень консервативны, но выбранным туалетом он остался доволен. За пару недель до отъезда прошёлся по магазинам, купил этот костюм, но что привело его в полный, почти детский восторг — чёрные кожаные штиблеты с блестящими резиновыми галошами на рифлёной подошве. Ностальгического алого подбоя из байки они не имели, но так грели душу, что он тогда даже не стал убирать их в гардеробную, а оставил на журнальном столике. Для любования…

Ровно в шесть часов вечера высокий пожилой господин в длинном тёмно-сером пальто появился под элегантным козырьком «Палас-Отеля». Шерстяной коричневый шарф, немодно уложенный на шее в жёсткий нахлёст, добротные замшевые перчатки и резиновые галоши, надетые на дорогие ботинки, придавали его облику что-то притягательное и непонятное. В том смысле, что непонятно, из каких таких запасников времени и пространства этот господин прибыл в Москву.

Тридцать лет Слуцкий не был в городе, где произошли почти все главные события его сознательной жизни, и сейчас разглядывал кусочек этого города с таким живейшим интересом, что глаза излучали горячую молодую энергию.

Первая Тверская-Ямская, которую Иван Антонович по-старому называл улицей Горького, уютно освещалась жёлтым, как на детской картинке, светом. Редкие снежинки ласково опускались на капот и крыши машин, намертво застрявших в безнадёжной пробке что в одну, что в другую сторону. На сердце вдруг стало легко и радостно. Москва словно узнала его после долгой разлуки и радовалась возвращению.

Слуцкий улыбнулся. Встреча с прошлым волновала, но не казалась уже такой тревожной. Волновало и предстоящее свидание с Щербаковыми. Он привёз им подарки из Америки, но в последний момент оставил их в номере отеля — вот познакомится сегодня со всей семьей, а одаривать завтра будет.

Вереница машин в направлении Триумфальной площади вдруг неожиданно и резво тронулась с места. Слуцкий остановил такси и отправился на Краснопролетарскую. Несмотря на густой снег, который уже валил с неба крупными хлопьями, он отпустил машину в самом начале улицы и пошёл пешком. Гигантские снежинки падали на асфальт и тут же таяли, попадая в какую-то химическую гадость.