Китайский Берия Кан Шэн - [156]

В повести «Моя жизнь» Лао Шэ показывает, как резко меняются люди, когда они становятся частью безымянной массы, вышедшей из-под контроля. В одиночку никто из горожан не рискнул бы взломать лавку или напасть на полицейского, наоборот, их поведение очень законопослушно и безобидно. Однако ночью, во время военного бунта и пожара, высыпавшие на улицу мужчины и женщины, старики и дети превращаются в других людей. Их как будто охватывает коллективное безумие от ощущения безнаказанности, и толпа врывается не только в магазины, ограбленные солдатами, но и вскрывает нетронутые лавки, унося оттуда все, что можно унести, — от товаров до угла и вывесок. Беспредел доходит до того, что они, вооружившись кухонными ножами, начинают отбирать друг у друга награбленное. Оказывается, что отбросить представления о нравственности очень просто, и достаточно нескольких минут, чтобы люди превратились в стаю хищников, где властвуют первобытные инстинкты и выживает сильнейший. У толпы нет внутренних ограничителей, ее сдерживают только внешние факторы.

И вот этот эффект толпы, о котором писал Лао Шэ более 30 лет назад, он почувствовал на себе за несколько дней до своей смерти. Толпа подначивалась высказываниями Мао Цзэдуна и его ближайшего окружения, что «без разрушения нет созидания, разрушение — это критика, это революция, прежде всего разрушение, а в самом разрушении заложено созидание» (Сообщение ЦК КПК от 16 мая 1966 г.), «Надо отбросить слово „страх“». «Не следует бояться беспорядков, — говорилось в Решении 11-го пленума ЦК КПК 8-го созыва. — Председатель Мао Цзэдун постоянно учит, что революция не может совершаться так изящно, так деликатно, так чинно и учтиво. Пусть массы в ходе этого великого революционного движения сами воспитают себя и распознают, что верно, а что ошибочно, какие методы правильны, а какие неправильны» и т. д. и т. п. Министр общественной безопасности Се Фучжи отдал милиции распоряжение предоставить хунвэйбинам полную свободу действий. Причем информировали хунвэйбинов об «объектах» и лицах, по которым следовало наносить удар, не только министерство общественной безопасности, но и ведомство Кан Шэна.

Итак, 23 августа 1966 г., по воспоминаниям его сына, Лао Шэ вместе с другими тридцатью представителями творческой интеллигенции затащили во двор конфуцианского храма в Пекине и подвергли унизительной процедуре стрижки «по фасону инь-ян», обрив половину головы. Затем на лица им выплеснули пузырьки черной туши, а на грудь попытались повесить табличку с надписями: «проводящий контрреволюционную деятельность черный бандит». «Отец решительно отказался вновь склонять голову, вешать табличку и не желал больше разговаривать, — вспоминал его сын. — Он возмущенно поднял свою голову — всю в ранах, в кровоподтеках. — „Склони голову! Надень табличку!“ — послышался приказ хунвэйбинов.

Отец, собрав все оставшиеся силенки, выбросил находившуюся у него в руках табличку на землю. Он немедленно был схвачен, да, схвачен…»[441]

После этого хунвэйбины поставили свои жертвы на колени и принялись хлестать их прутьями и кожаными военными ремнями. Лао Шэ пинали ногами, били по голове, таскали за волосы. Разбили очки. Некая женщина лет сорока надрывно кричала: «Я хочу разоблачить его: до Освобождения Лао Шэ запродал Америке права на издание романа „Рикша“». — «Я не предавал родину. Я честный человек, — парировал писатель. — Говорить надо правду. Я не могу выдумывать того, чего не было». Когда от Лао Шэ хунвэйбины потребовали «признать свои преступления», сунув в его руку бумагу и ручку, он дрожащей рукой написал: «Я бил хунвэйбинов. Лао Шэ». И это было последней строкой знаменитого писателя.

Шестидесятисемилетний Лао Шэ потерял сознание. Когда рано утром следующего дня знаменитого писателя принесли домой, одежда его была так пропитана кровью, что жене его пришлось разрезать заскорузлую, засохшую корку из сочившейся крови ножницами. Она аккуратно промыла его раны.

Через сутки Лао Шэ покончил с собой, бросившись в воду неглубокого пруда рядом с Запретным городом.

На центральных площадях китайских городов (а не только в столице) высились горы книг, добытых хунвэйбинами в храмах и библиотеках, магазинах и частных коллекциях. Вот как вспоминал об аналогичной сцене, имевшей место далеко от Пекина в городе Аомэне в сентябре 1966 г., один из молодых людей:

«В городских библиотеках не осталось ни одного тома: в желтых и черных обложках, все они, ядовитые творения человеческого разума, были здесь. Большая их часть представляла собой вручную переплетенные фолианты. Своей очереди отправиться в огонь ждали „Сутра золотого лотоса“, „Троецарствие“, „Рассказы о людях необычайных“. Около шести вечера на груду вылили литров пятьдесят керосина и подожгли. Языки пламени взметнулись на три этажа вверх… Костер полыхал трое суток».

В качестве наиболее ярких примеров травли Мао Цзэдуном и его ближайшим окружением уже в начальный период «культурной революции» китайской профессуры можно привести в качестве примера также судьбу ректора Уханьского университета, известного ученого, участника I съезда КПК 1921 г., члена Общества китайско-советской дружбы Ли Да. Уже к лету 1966 г. в местной печати была начата кампания травли и преследований Ли Да. 19 июля 1966 г. он был вынужден обратиться к Мао Цзэдуну с письмом, в котором просил «спасти его жизнь». Однако это было гласом вопиющего в пустыне, 4 августа Ли Да в «Жэньминь жибао» был назван «черным бандитом». В результате жестоких репрессий 86-летний ветеран партии скончался 24 августа 1966 г.