Китайская военная стратегия - [2]

И – отставляя в сторону исторические факты, – разве победа над противником не дается только тому, кто сумел прежде победить самого себя?

На Востоке с особенной ясностью сознавали, что в основе военного успеха лежит именно «человеческий фактор» – несгибаемая стойкость и вместе с тем необыкновенная чуткость, ясность и бдительность духа. Восточные учителя знали, что ключ к успеху – не знания и навыки, а сам человек. «В руках хорошего человека даже плохой метод становится хорошим, а в руках плохого человека хороший метод становится плохим», – гласит старинная китайская поговорка.

Конечно, и в Европе сознавали значение духовного воспитания для военной победы. Тем не менее главную ставку европейская военная мысль – следуя в этом, несомненно, общей ориентации западного мышления – сделала на совершенствование технических средств войны; вопросы же воинской морали в конце концов быт вытеснены, скорее, в область пропагандистской риторики, нежели научного интереса. И не случайно. Сам акцент на стойкости духа, силе воли солдата, столь характерный для военного обучения на Западе, при ближайшем рассмотрении оказывается лишь одним из проявлений технократической природы западной цивилизации. Субъективная воля – это только инструмент ума, и она принадлежит сознанию, расколотому на безжизненный рассудок и разрушительную страсть. И, оглядывая то же сцепление в обратном порядке, нужно признать, что ставка на технические средства с неизбежностью приводит к столь характерному для всей европейской философии отождествлению сознания с личной волей, которая способна каким-то образом отвлечься от полноты жизненного опыта и самовластно установить законы для жизни.

В этом пункте мы внезапно открываем и на первый взгляд парадоксальную связь войны с либеральной идеологией. Еще в 1914 году В. Эрн доказывал, что из апологета разумной воли и либерального права, вроде Канта, с неизбежностью выходит военный промышленник Крупп. Но для буржуазии война – это только средство наживы, доходный бизнес, и поэтому война остается для буржуазного сознания неразрешимой загадкой, а ее природа, ее глубинная связь с внутренним насилием либерального человека, сводящего себя к обособленному, но пустому «субъекту», становится предметом всевозможных мистификаций. И чем более неразрешимой оказывается проблема войны для либерального идеолога, тем больше в нем лицемерия и тем меньше в его идеалах и ценностях действительного понимания – понимания как чувствования – богатства и глубины жизни, тем меньше в нем настоящей заботы о поддержании и развитии жизни. А между тем даже война при умном отношении к ней способна служить созидательным целям. Как замечали старые китайские моралисты, хотя медицина призвана дарить людям жизнь, плохой врач губит людей; а хотя военное дело связано с убийством, хороший полководец способен подарить людям жизнь.

Европейские классики военной стратегии видели в войне апофеоз разрушения, смертельное противоборство двух военных машин. Цель войны, заявляет К. фон Клаузевиц – уничтожение враждебного государства. Европейским стратегам не хватает мягкой мудрости китайского ученого. Им не хватает даже элементарной прозорливости: когда воин-зверь повергнет всех врагов и покорит весь мир, кто будет его самым лютым врагом? Не он ли сам? Истребление жизни неумолимо ведет к самоистреблению. И потому не столь уж удивительно встретить в европейской культуре проповедь фальшиво-сладостной красоты смерти или какого-то слепого неистовства чувств, пьянящей помраченности сознания, порождаемых безумием современной войны. Самый известный пример – раннее творчество Эрнста Юнгера, а в русской литературе – «Красный смех» Леонида Андреева. Такое душевное исступление, как ни странно, есть оборотная сторона иссушающего сердце рационализма и, в сущности, неотделимо от европейского обожествления техники. Но если для буржуазных милитаристов загадочна война, то для милитаристов bona fide из числа поклонников ницшеанской «воли к власти» неразрешимой загадкой является мир, способность людей жить в согласии друг с другом.[1] И то, и другое, повторим еще раз, суть две стороны одной медали и притом это очевидные симптомы глубокой духовной неуравновешенности современного человека.

Но так уж странно устроена жизнь, что нынешняя техника войны, угрожающая погубить уже все человечество, как никогда прежде требует от человека высоких духовных качеств. Современный военачальник просто не имеет права ошибаться – слишком высока цена его ошибки. Но ошибок не делает только свободный человек, а свободным человека делает правда. И искать правду можно только в самом себе. Замкнулся провиденциальный круг: средства порабощения человека вынуждают его искать свою свободу.

Китайская традиция стратегии может предложить немало для этого поиска, ибо, отнюдь не ограничиваясь рамками сухой военной теории, она была в действительности выражением глубочайшей, пронизывающей всю китайскую культуру жизненной ориентации именно на со-существование людей, на жизнь в мире с миром. Более того, только в Китае в занятии воинским искусством, и особенно рукопашным боем научились со временем видеть едва ли не самый эффективный и всесторонний способ духовного совершенствования. Только китайские учителя вместо плоского пацифизма и бездумной воинственности научились использовать необыкновенную обостренность чувственного восприятия и сознания, внушаемую смертельной схваткой, как могучий импульс для достижения предельной ясности и сосредоточения духа – истинной цели любой медитации и любого духовного делания.