Китайская цивилизация - [75]

Знаменательно, что первые кодексы якобы были провозглашены на охоте, иначе говоря, на окраинах, где проживают варвары. Когда уголовное право выходит за рамки простой семейной справедливости, или вендетты, оно выглядит как право военное, право войны. Кодексы выгравировывались на треножниках, металл для которых собирался в горных ущельях, совершенно так же как на окраинах завоевывались символы, которыми династические треножники украшались. Таким же образом, общественная сокровищница первоначально была хранилищем военных трофеев. Она содержала «перья, щетину, клыки, рога», приносящие силу воинскому оружию или танцу, что было одним и тем же, и первоначально составляла содержание дани; но то была дань варваров, а не ленников. Наконец, и общественные земли первоначально состояли из лесов и болот окраин: первыми ресурсами государства служили болотные и лесные продукты, соль, минералы, драгоценные камни, экзотические товары. Они же были единственными товарами, попадавшими в широкое обращение. Первоначально ни зерно, ни ткани не составляли предмета купли-продажи и не могли служить данью. Однако, вопреки этому правилу, они применялись для оплаты налогов. Они служили и трофеем на состязаниях. Их одалживали на основах взаимности. Тем не менее ни продаваться, ни свободно циркулировать они не могли. Как сельскохозяйственные продукты они составляли часть земельных угодий и наравне с ними были неотчуждаемы. Вырастившая зерно или изготовившая ткани семейная или половая группа вместе со своим трудом вкладывала в них часть своей души, она их съедала или надевала после того, как союзная группа лишала эти предметы их священного характера. Этой группе можно было их давать, но так же, как отдавали или, лучше сказать, одалживали себя, желая участвовать в общении и сблизиться с другими, оставаясь при этом свободными. Напротив, и вещи, и существа с окраин могли служить добычей, служить трофеем, предметом триумфального захвата. Ничто не мешает их уничтожить. Только тот, кто обладает правом уничтожения, обладает им полностью. Только он один в состоянии признать за собой право отчуждать.

Варвары по самой природе виновны в единственном преступлении, которое является действительно преступлением. Они живут вне цивилизационного порядка, распространяемого добродетелью государя. Поэтому же, как только появляются вожди и как только начинают карать за преступление бунтарства, преступник наказывается изгнанием в дикие окраинные края. Выставляя изгнанника мертвым или живым в краю чудовищ, его душу убирают из мира людей. Изгнание человека к варварам означало убийство, потому что варвары обладали животной, а не человеческой природой. С варварами были невозможны родственные отношения, с ними было невозможно уладить ни один спор. От них люди отличались одеждой, питанием. С ними не обменивались ни зерном, ни тканями. С ними немыслим союз благодаря браку или вендетте. Их оставляют жить «среди лис и волков» или же на них охотятся: против них ведутся войны. Варваров брали в плен, а их земли становились трофеями. Трофеи и пленные способствовали росту престижа, а это есть слава. Триумф становится посвящением.

Если его армия снискала славу, вождь исполняет триумфальный танец. «В левой руке он держит флейту, в правой у него топор. Он шествует впереди победоносных песнопений. Он совершает подношение добычи». Добыча состоит из левых ушей, отрезанных у павших врагов, а также отсеченных у приведенных на парад пленников. Жест отрезания уха предваряет и начало битвы. Он также открывает пышное воинское торжество в память той битвы. Исторгаемой из ушей с помощью ножа с бубенцами кровью на пир призываются божества, чье внимание с этого мгновения пробуждено. Триумфальный танец завершается пиром каннибалов, где насыщаются победоносные боги и люди. Варвары не более чем дичь. Поедая их, можно обрести чужеродные добродетели и осуществить завоевание.

С помощью каннибальского пира достигается присоединение и уничтожается граница. Достаточно того, что в отношения между семействами и между городами проникает право войны и возникает феодальный порядок и агнатический порядок. В тех, кого раньше считали соперниками, отныне видят врагов. Вместо того чтобы отправиться на вендетту, теперь отправляются в бой. Стремятся к полному триумфу там, где раньше имели бы право добиваться возвращения престижа.

В соседних странах Цинь и Цзинь царят соперничающие дома. Они обмениваются зерном и своими детьми. Но князь My из Цинь стремится к гегемонии. В сражении он в 664 до н. э. захватывает государя Цзинь князя Хуэя. Он относится к нему как к пленному и проводит в триумфальном шествии. Он помещает его в башне Лин, предназначенной для отобранных для жертвоприношений пленных. Он приказывает совершить над ним предварительное очищение. Но жена князя My – сестра князя Хуэя – тотчас же поднимается на другую башню, предназначенную для осужденных женщин. Там она закрывается, а за ней следуют ее дети. Одетый в траур посланец отправляется к мужу с извещением об угрозе коллективного самоубийства. Победителю приходится отказаться от триумфа, который он хотел отпраздновать не над варваром, а над союзником. Он возвращается к былым обычаям. Он ограничивается тем, что на банкете равенства восстанавливает давний союз между соперничающими домами. Побежденного не принесли в жертву и не съели наподобие варвара. Его пригласили вместе с победителем съесть семь быков, семь баранов и семь свиней. Старый порядок уважен. Но примерно в то же время, в 640 до н. э., князь Сян из дома Сун пытается в свою очередь добиться гегемонии. Он созывает собрание на окраинах Востока под предлогом объединить под своей властью восточных варваров. Однако для того, чтобы укрепить свой престиж, он совершает жертвоприношение, причем в жертву приносится отнюдь не варвар, а князь, союзник. И он не обращает внимания на упрек: «Если приносят в жертву человека (подразумевается – китайца), кто (среди богов и людей) захочет от него вкусить?»