Китай у русских писателей - [37]

По всему Пекину благодаря множеству плотин разносится все один только ключ, который вы едва замечаете на дне великолепных, обложенных гранитом канав. Не думайте, чтоб кто-нибудь мог пить эту канавную воду; никто не может обойтись без колодезной воды, a хорошие колодцы только за городом, потому что внутри, наверное, и от густоты населения, и от того, что китайцы, топча свою землю тысячелетиями, впитали в нее свой сок, вода горька и нездорова, как в болоте.

И в таком-то закоулке стоит одна из величайших столиц в мире! Пусть бы она принадлежала еще какой-нибудь другой нации, а не китайцам, которые хвалятся тем, что едва они родились, как уже утвердились на неподвижной средине. А ведь как почитать их книги, так каких мудростей не наговорят они все и о значении столицы, о ее влиянии, о требованиях места! Кое-какие оправдания представляют они и в настоящем выборе: видно, что люди везде люди, и когда согласятся что хвалить, то во всем найдут поэтические стороны. А по-нашему главная вина всякого несчастного выбора – история. Давно ли еще нас учили в школах, что исторические начала самые священные, которых никто не должен касаться? Жаль только, что наши учители и профессоры нисколько не знакомы с китайской историей; тогда они заговорили бы совсем другое, потому что со стороны всего виднее; к китайским историческим началам мы могли б быть не так пристрастны, как к своим собственным, и тогда убедились бы в истине нашей русской поговорки: один дурак бросит камень в воду, а десятеро умных его не вытащат!..

Вот что рассказывает история о том, как Пекин сделался столицей: собственно как город он начал свое существование за столько лет до Р. X., за сколько вы верите историческому существованию всего человечества и особенно китайской истории. Верите вы, что были у китайцев императоры Яо и Шунь за 2500 лет до Р. X., так верьте и тому, что в то время был уже Пекин. Даже если вы верите в Яо и Шуня, так непременно должны верить и в Хуанди, первого, по китайской истории, исторического императора, который отличался своими подвигами подле Пекина и взят был отсюда на небо. Этот государь жил еще раньше – за 3000 лет для круглого счета. Что до нас, то мы смеемся над всеми этими китайскими историями: что у них за историки? Разве это то же, что наши геродоты или немецкие ученые, которые так убедительно доказывают о существовании у халдеев исторических сведений за 30 000 лет или верят, что Махабхарата и Рамаяна были написаны раньше Гомеровой Илиады? Мы иначе объясняем себе китайскую историю. На огромном пространстве нынешнего Китая, населенного некогда разнородными племенами, пожалуй, дикими, в самом центре его, на берегах Хуанхэ, по выходе этой реки из гор именно на ту равнину, на краю которой стоит и Пекин, сформировалось правильное государство между нацией, от которой мы производим ныне всех китайцев. Находясь в средине других племен, оно захотело или было вынуждено их покорять. Таким образом во все концы нового царства к границам его были приставлены своего рода маркграфы, которые, действуя сначала для государя, потом стали думать о себе; оттого их действия пошли успешнее, и дело кончилось тем, что пограничные маркграфы превратились в удельных князей, сделались сильнее прежних своих государей, которым некуда было шириться. (Заметьте, читатель, что в этой газетной статье мы делимся с вами такими сведениями, которые стоили нам многих трудов и которых не выработали тысячелетние труды китайских историков и столетние – европейских синологов.) Распространение нового государства могло совершиться быстро на равнине; в то время Хуанхэ впадала в Чжилийский залив именно около прославленных в последнее время Тянцзина и Дагу, и потому китайские маркграфы на севере этой реки, у подножия гор, окаймляющих равнину, должны были защищаться от горных жителей или нападать на них. Местоположение Пекина – одно из самых стратегических: он лежит на главной дороге, по которой Китай во все исторические века сообщался с севером. Удельные князья, жившие в Пекине, владели впоследствии огромными землями как на равнине, так и в горах и за горами; они думали, может быть, некогда завладеть всем Китаем, но целый олень, как выражаются китайские историки, попал не в их лапы. Когда Китай соединился в первый раз, то Пекин остался главным провинциальным городом, и эта честь постоянно почти была за ним долго и после Р. X., в продолжение почти тысячи лет. Во все это время ни один китайский государь не думал, однако же, сделать из него столицы. (Сколько здравого смысла было у тогдашних китайских государей!) Но вот на Китай является невзгода: он возмущен, раздроблен; снова великая нация, тогда уже занимавшая гораздо большее пространство, чем во времена оны, представляет собой оленя, на которого со всех сторон стремятся охотники. В это время на севере, т. е. в нынешней Монголии, жили сильные кидане. Один из охотников (как уж его проклинают прошедшие и нынешние китайцы!) был подогадливее, позвал себе на помощь этих киданей и с помощью их ухватил оленя. В благодарность за это он отрезал им кусок из своей добычи, а в части этого куска был и Пекин; это было в X столетии нашей эры. – В глазах новых повелителей Пекин представлялся совсем с другой стороны; это была уже точка опоры для того, чтобы действовать на Китай, а убраться из него они могли во всякое время, потому что неподалеку отсюда находились горы. Это нужно было даже для номадов в летнее время, так как они не привыкли к китайским жарам. И вот Пекин в первый раз получает название столицы, с той только разницей, что у киданей таких столиц было пять и притом пред всеми прочими их владениями, лежавшими на севере, он имел неоспоримое преимущество, хоть бы взять, например, одно его сообщение с богатым всегда и торговым Китаем. – Судьбы переменчивы: киданьские владения в ХII веке достались чжурчжэням, предкам нынешних маньчжуров. Пекин остался столицей и при этих новых завоевателях. Прошло еще столетие, является Чингисхан, забирает все, что только попадалось ему на свете. Пекин становится и столицей монголов, которые, сказать мимоходом, владеют, между прочим, всем Китаем; правда, можно было бы отыскать столицу более центральную, но для государя, вышедшего из Монголии, предпочтение, оказанное Пекину киданями, становится еще понятнее; он на пороге своей родины, он дышит почти одинаковым воздухом, он во всякое время у себя дома. И это оправдалось на опыте: старые китайцы, как еще более бодрые, чем новейшие, не так долго повиновались чужеземным государям: счастие венчает одного монастырского послушника, и он восседает на троне Яо и Шуня в Нанкине, посылает своих генералов взять Пекин, и потомок Чингисхана убирается восвояси так же легко, как нынешний маньчжурский богдыхан при приближении французо-англов. В первый раз после водворения чисто китайской династии Пекин лишился звания столицы, но надолго ли? Прошло тридцать лет, и по смерти счастливого послушника сын его, которому отцом был пожалован удел в Пекине, не захотел повиноваться своему племяннику, пришел с войском в Нанкин, провозгласил себя императором и, однако ж, не остался в южной столице, не уверенный, что все искренно признали его права, а также отчасти и по пристрастию к городу, который проложил ему путь к престолу. Таким образом, Пекин (что значит собственно «северная столица») остался резиденцией чисто китайской династии, владевшей всем Китаем. Здесь-то эту династию и накрыли нынешние маньчжурские государи, которые, конечно, имели все причины, по примеру киданей и монголов, не выбирать другого места для столицы. Рассуждают, может быть, что, если б столица нынешнего Китая не была так близка к морю, то союзники ничего не могли бы сделать с императором и не заключили бы столь выгодного мира. Правда ли это? Мы не знаем, какие были серьезные цели союзников, и можем сомневаться в их ознакомлении с Китаем, но, припоминая прошлое, не думаем, что, если б они захотели и знали, как приняться за дело, то не могли бы пробраться до столицы, хоть бы она была за тысячу верст от морского берега. Китайцы в военном деле не ушли вперед далеко от своих предков, живших за 800 лет пред этим, а кидане и чжурчжэни, не говоря уже о монголах, не боялись проникать далеко внутрь страны и без многочисленных армий. Ужели же нынешние первые европейские державы хуже номадов и дикарей Средней Азии?