Китай. Большой исторический путеводитель - [13]
Увидев гибель своего повелителя, Та-цзы и еще одна его любимая наложница повесились в саду. Когда У-ван вступил во вражескую столицу, он не отказал себе в удовольствии всадить три стрелы в обгорелый труп поверженного владыки. Затем и у царского тела, и у тел обеих женщин отрубили головы и насадили их на древки знамен.
НАЧАЛО ЧЖОУ
Одержав победу, У-ван повел себя на сторонний взгляд довольно странно. Первым делом он совершил обряд не в честь своих предков, а направился в главный храм захваченной столицы и почтил там предков династии Шан — шан-ди. Однако в этом был глубокий смысл: все окрестные народы были уверены в могуществе духов шанских царей и в действенности их помощи своим потомкам — в том, что нет богов сильнее. Этим актом У-ван сделал первый шаг к тому, чтобы и его династия заручилась их поддержкой — чтобы они, слившись с Небом (и растворившись в его сиянии) покровительствовали тому, кто сейчас правит. Только уверовав в это, все окрестные народы, населяющие бассейн Хуанхэ, безоговорочно признают легитимность его правления и правления его потомков.
Затем он не просто пощадил сына погибшего царя — У Гэ-на. Он доверил ему правление побежденным царством. Правда, при этом приставил к нему двух своих братьев, — Гуань-шу и Цай-шу, — в качестве бдительных опекунов. И оповестил союзных вождей о том, что теперь он, повелитель царства Чжоу — верховный владыка «от углов морей и восхода солнца». Покончив с этими первоочередными делами, У-ван щедро наградил из шанской сокровищницы всех участников похода и отправился в свои чжоуские владения.
Там он заложил некоторые основы правления на предстоящие века. Прежние племенные вожди стали теперь его вассалами — удельными князьями чжухоу. И они, и назначаемые им его высшие сановники обретали свои полномочия во время пышных церемоний, ритуал которых был наполнен религиозным содержанием и со временем тщательно выверен. У-ван восседал при этом лицом к югу на возвышении в огромном зале храма Предков. Он объявлял предстоявшему перед ним кандидату свою волю, обращался с кратким напутствием — после чего тот падал на колени, отдавал два земных поклона и удалялся — получая при выходе подобающие его рангу дары повелителя. Князьям вручался также нефритовый скипетр — символ их власти. Впредь они могли общаться с ваном только держа этот скипетр в руках.
А потом случилось то, что могло лишь подтвердить сомнения его новых подданных в правомочности смены верховной власти — У-ван скоропостижно скончался. Престол он оставил своему малолетнему сыну Чэн-вану, а регентом при нем назначил своего брата Чжоу-гуна, прославившегося впоследствии как мудрейший деятель всей эпохи Чжоу.
Но славу еще надо заслужить, а пока братья регента, они же дядья маленького вана, они же опекуны шанского У Гэ-на, стали подстрекать своего подопечного к мятежу. При этом главным их личным мотивом было подозрение, что Чжоу-гун сам собирается узурпировать всю власть. Обитатели же царства Шан, тяжело переживавшие поражение и больно ущемленные в своем чувстве превосходства над всеми остальными народами, яснее, чем кто-либо, узрели в преждевременной кончине У-вана знак того, что шан-ди и Небо не благоволят к новым правителям — и восстали.
Чжоу-гун бился с мятежниками целых три года, но ценой огромных усилий в конце концов добился полной победы. Тут уже мало у кого оставались сомнения в правомерности падения Шан. Регент не был слишком суров с побежденными: он расселил большинство их по всем владениям Чжоу. Значительная, наиболее деятельная их часть была отправлена строить новую столицу Лои (нынешний Лоян в провинции Хэнань). Те шанцы, что остались на прежнем месте, оказались теперь жителями удела Вэй, учрежденного Чжоу-гуном и переданного им своему брату Кан-шу.
Чжоу-гун сохранил почитание шанских шан-ди за одной из ветвей свергнутой династии — но при этом провел религиозно-идеологические мероприятия такой значимости, что этот культ стал, по сути, внутриродовым. Мудрый правитель выдвинул идею Мандата Неба, которая стала одной из судьбоносных для всей последующей истории Китая. Небо, как божество, окончательно вобрало в себя прежних верховных небожителей шан-ди. В широком употреблении понятие не звучало больше во множественном числе, оно стало личным именем все того же всеобъемлющего Неба — Шанди. Неба, как источника и носителя общего для всех и вся мирового закона. Это оно приводит к власти наиболее достойного, наделяя при этом его и его потомков Мандатом на правление. Но это не раз и навсегда. Если ван или его наследники не будут следовать воле Неба — они будут свергнуты, а их место займет более достойный.
Чтобы конкретизировать понятие «воли Неба», сделать ее более явственной для людей, Чжоу-гун выдвинул концепцию дэ. Понятие это сложное, но не заумное, китайцам, с их сложившимся к тому времени мировоззрением, оно было вполне доступным. Дэ — это добродетель, благодать, которая заложена в каждого человека свыше — как кантовский нравственный императив, как совесть. Это божественный умысел относительно данного человека, то, каким он должен быть по самому высшему счету. Следуя своему дэ, человек следует воле Неба, накапливая при этом божественную энергию, харизму. Возможно, на зарождение и развитие этого понятия повлияло заимствованные у индусов ведические представления о карме. Дэ можно накапливать, следуя небесной воле, а можно и растерять, совсем утратить. Как это и произошло с Чжоу Синем, растранжирившим своими неистовствами всё накопленное шанской династией дэ и утратившим поэтому Мандат Неба — для себя и для своих потомков. Мандат был передан прилежно копившему дэ Вэнь-вану, потом перешел к победоносному У-вану, а теперь он у его сына Чэн-вана. О себе Чжоу-гун скромно умалчивает.
