Кит на пляже - [6]

– Дашь мне телефон? Пожалуйста, – попросила Барбка. Это было первое предложение, с которым она ко мне обратилась. И чуть ли не последнее. По крайней мере, такое развернутое. Даже два предложения, а не одно! Все очень удивились. С этого дня вот уже восемь месяцев я регулярно получаю от неё сообщения. В первый же день телефон у меня стал постоянно пищать. Папа удивился: «У тебя какой-то ухажёр новый?» Барбку интересовало всё. Сколько времени мы провели во Франции. Что я делаю в следующие выходные. Как выглядит Эйфелева башня. Была ли я там на самом верху. И как оно. Есть ли облака вокруг. И правда ли, что наверху постоянно идёт дождь, а в башню всё время ударяют молнии.

Теперь из школы мы обычно ходим втроём или вчетвером. Алекс тоже ходит с нами. Но часто мы с Алексом идём до дома вдвоём. Он не живёт в моем районе, но настаивает, что часть пути ему надо пройти со мной. Это когда после школы я ему помогаю с математикой и химией. Или с историей. Когда я объясняю ему, почему началась Вторая мировая война, он не смотрит на меня и вообще не слушает. Потом мы идём домой. Он бы с удовольствием проводил меня прямо до дверей, но я всегда его отправляю обратно немного раньше. Обычно я ссылаюсь на какую-нибудь внеклассную работу, которой у меня и правда довольно много, несколько раз в неделю что-нибудь бывает. Я хожу на немецкий, на испанский, на йогу… Иногда мне нужен автобус. Мы вместе ждём его в центре города. Потом я захожу в салон, и, когда двери закрываются, я смотрю на Алекса в окно. Он стоит на остановке, волосы заслоняют ему глаза. Иногда он их отпихивает ладонью, иногда нет. Я смотрю на него и читаю по губам: «Почему ты не даёшь мне проводить тебя до дома?» Я делаю вид, что не слышу и не понимаю. Я киваю ему; он повторяет, стараясь артикулировать как можно чётче: «Почему ты не даёшь мне проводить тебя до дома?» Автобус отъезжает. Я вижу, что он глядит мне вслед. Как тот маленький орангутанчик, у которого брат украл банан.

Домой

Вместе с Петрой, Барбкой, Миланом и Матевжем мы медленно бредём по направлению к моему дому.

– Ника, – говорит Петра, – я до сих пор не могу прийти в себя! Столько всего произошло!

– Что такого произошло? – отвечаю я. – Ничего особенного. День как день.

Петра останавливается и смотрит на меня с изумлением.

– А ты кровь видела?

Барбка, которая всегда идёт на пару шагов позади, кивает.

– Ну и что? – говорю я. – Кровь как кровь.

Матевж меня поддерживает.

– Ничего особенного, – говорит он. – У меня каждую неделю бывает не меньше двух носовых кровотечений. Зачем из этого балаган устраивать?

Петра не унимается.

– Но он же упал! Грохнулся! Никогда ещё не видела, чтобы человек так грохнулся! Он мог бы вообще разбиться. Он и разбился. Ужас, крови-то сколько было.

– Бред какой, – отвечаю я и иду дальше. Они, все четверо, следуют за мной. – Немножко носом проехался, вот и всё.

– Ну да, – снова соглашается Матевж, – немножко проехался. Вы бы меня видели, когда у меня кровь течёт из носа. Всё вокруг залито! А это ерунда. Я же видел. Ну, немножко проехался носом по дорожке. Так ему и надо. Всех обогнать хотел любой ценой.

– А тебе завидно, – говорит Петра, – потому что ты всегда приходишь последним. И тебе обидно.

– Ничего мне не завидно. Просто не рою землю носом, чтобы кому-то там понравиться. Всё, я пошёл, пока, – раздражённо говорит он.

– Подожди, – я хватаю его за рукав.

– Да пусть отправляется! – фыркает Петра.

– Давай до перекрёстка. Нам всё равно по пути, – примирительно говорю я Матевжу.

– Да он не так сильно упал, – внезапно говорит Милан; он известен тем, что постоянно что-нибудь лепит, вообще не подумав, а когда понимает, что сморозил ужасную глупость, ему становится очень стыдно. – Мог бы удариться виском и помереть, тогда у нас бы уроки отменили. – На это крайне сомнительное замечание никто не реагирует. Милан умолкает, а через некоторое время бормочет: – Ну, я ничего такого не имел в виду…

На перекрёстке мы останавливаемся, потом бежим на другую сторону улицы. Барбка по-прежнему отстаёт на несколько шагов и постоянно что-то пишет в телефоне. Кому-то подробно описывает сегодняшние события, не иначе. Петра не может удержаться и ещё несколько раз повторяет:

– Ну и день! Вот это день!

Мне это слегка надоедает.

– Да ничего особенного не произошло. Алекс упал, вот и всё. А вы обе, – я мотаю головой в сторону Барбки, – стояли, как курицы, одна я и понимала, что надо сделать.

Матевж кивает:

– Это точно. Только Ника знала, что надо делать.

– Я очень беспокоилась! – восклицает Петра. – Он бы мог сломать ногу, руку, остался бы хромым, всю жизнь ездил на инвалидной коляске. Я не знала, что подумать. Ужас. Я больше всего боялась за Алекса. Мне это было важнее, чем всем.

«Нет смысла, – думаю я, – нет никакого смысла препираться с расстроенной маленькой девочкой-подростком». Так всегда говорит мама, когда она со мной не согласна. Она говорит, что я – расстроенная девочка-подросток. Хотя обычно я права. Нет, вообще-то я всегда права. Вот точно то же самое я чувствую, когда говорю с Петрой. Как будто я намного старше. Хотя вообще-то я младше. Я младше всех в классе, потому что во Франции я пропустила второй класс средней школы. Я и так всё знала, и мне было невероятно скучно; учительница в конце концов предложила отправить меня в третий класс. Я там и осталась. С Петрой и Барбкой и с другими девчонками я часто оказываюсь на месте собственной мамы.