Кислый виноград. Исследование провалов рациональности - [44]

Дерек Парфит выдвигал похожее возражение (и пытался ответить на него) против консеквенциализма действия (КД):

Он дает всем одну общую цель: наилучший из возможных исходов. В попытках достичь этой цели мы часто терпим неудачу. Даже когда мы преуспеваем, наша расположенность к попыткам может ухудшить исход. Стало быть, КД оказывается косвенным образом самоподрывным. Что именно это доказывает? Консеквенционалист может заявить: «Это доказывает, что КД оказывается лишь одной из частей нашей теории морали – той, что охватывает все успешные акты. Когда мы уверены в успехе, то должны быть нацелены на наилучший возможный исход. Наша широкая теория должна быть следующей: мы должны иметь те цели и диспозиции, наличие которых принесет наилучший исход. Эта широкая теория не будет самоподрывной. Таков ответ на это возражение»[214].

Слово «должны» в предпоследнем предложении двусмысленно. Что предлагается: нам нужно иметь определенные цели и диспозиции – или же нацеливаться на обладание ими? Если последнее, то мы сталкиваемся с проблемой, ведь наличие определенных целей и диспозиций (то есть личности определенного рода) – по сути своей побочный продукт. Когда инструментальная рациональность обрекает себя на провал, нельзя просто решить от нее отказаться на инструментальных основаниях – как и заснуть, решив не пытаться заснуть. Если неизменный выбор наилучшего исхода приводит к расчетливой установке, которая пагубно действует на межличностные отношения, тогда уж лучше не стремиться всегда выбирать наилучший исход. Однако признать этот идеал – не то же самое, что его достичь. Я не говорю, будто бы совершенно невозможно неинструментально планировать неинструментальную установку, но возражения, заявленные в II.3, сохраняются. Аналогия с возражением Ролза против утилитаризма очевидна: сторонник КД может приветствовать неинструментальную установку, однако сам обречет себя на неудачу, если станет активно за нее бороться.

В «Демократии в Америке» Токвиль занимался оценкой социальных последствий американских институтов. Из его работы можно извлечь следующие методологические принципы:

1) Последствия следует принимать в рассмотрение, когда данный институт получает широкое распространение, а не когда он является маргинальным. Неудивительно, что случающиеся время от времени браки по любви в аристократическом обществе заканчиваются провалом, однако из этого не следует аргумент против демократии, которая поощряет подобные браки[215].

2) У каждого отдельного института будет много последствий, противоположных друг другу по своим направлениям. А значит, необходимо рассматривать их совокупный эффект. Быть может, в демократических обществах случается больше пожаров, чем где-то еще, но и тушатся они быстрее[216].

3) Не следует оценивать данный институт или установление по его эффективности в любой момент времени – следует рассматривать его долгосрочные последствия. Демократии взимают больше налогов, но в то же время создают больше доходов, с которых их можно взимать[217].

4) Не следует путать преходящий эффект введения института с устоявшимся эффектом его наличия. Первоначальным эффектом революции были распущенные нравы, однако устоявшимся эффектом оказалась более строгая мораль[218].

5) Указанные четыре принципа применяются только постфактум для отслеживания последствий системы, которая действует уже на протяжении какого-то времени[219]. Наше знание социальной каузальности пока слишком слабо, чтобы с уверенностью предсказывать эффекты еще не испробованной системы[220].

6) Постфактум мы часто замечаем, что главное преимущество данного установления состоит в эффектах, отличных от его официальной цели и от категорий, в которых оно приобретает смысл для его участников.

Последнее положение находит свое основное применение в следующем аргументе. Как ни странно, Токвиль утверждает, что демократии менее пригодны для долгосрочного планирования, чем аристократии, однако в конечном счете превосходят их. Этот парадокс разрешается, если мы увидим, что первое положение касается времени на уровне акторов, а второе – временных последствий их поведения, как они видятся наблюдателю. С одной стороны, «демократии нелегко увязывать все детали крупного дела, останавливаться на каком-либо замысле и упорно проводить его в жизнь, несмотря на препятствия. Она не способна тайно принимать какие-либо меры и терпеливо ждать результатов»[221]. С другой стороны, «демократическое правительство укрепит с течением времени реальные силы общества, но оно не сумеет объединить одновременно в одном месте столько сил, сколько могут объединить аристократическое правительство или абсолютная монархия»[222]. Последний взгляд развивается в пассаже из главы «Реальные преимущества демократической формы правления для американского общества»:

Возникающая при демократической форме правления непрерывная деятельность в политической сфере переходит затем и в гражданскую жизнь. Возможно, что, в конце концов, именно в этом и состоит основное преимущество демократии. Ее главная ценность не в том, что она делает сама, а в том, что делается благодаря ей. Конечно, народ нередко очень плохо ведет государственные дела, но по мере того, как он занимается ими, круг его идей расширяется и он освобождается от присущей ему косности. <…> Демократия – это не самая искусная форма правления, но только она подчас может вызвать в обществе бурное движение, придать ему энергию и исполинские силы, неизвестные при других формах правления. И эти движения, энергия и силы при мало-мальски благоприятных обстоятельствах способны творить чудеса. Это и есть истинные преимущества демократии